Лариса Докучаева - Наследники Рода. Рок или благословение?

Выслушав, Тойч попросил маму выйти. За большим столом напротив друг друга сидели два человека: один – убеленный сединами мастер-консультант, другой – маленький мальчик. И вдруг у Тойча возникло внутреннее, ничем не мотивированное желание ударить мальчика. Он понимал всю абсурдность ситуации, но такой импульс у него возник.

После детального консультативного разбора выяснилась подробность, которая все объяснила. Мама мальчика во время войны попала в концентрационный лагерь. Ей было семь лет, вместе со своим маленьким братиком она ожидала своей скорбной очереди – в газовую печь. Фашист схватил мальчика и увел умирать, а девочка осталась жить.

Животный страх, который бедная женщина пронесла через всю свою жизнь, сфокусировался теперь в мальчике, постоянно разогреваемый бессознательной системой ожидания матери.

Рассмотрим здесь некоторые особенности детского опыта родителей, которые испытывают сложности при взаимоотношении со своими детьми.

Первая особенность – серьезные проблемы в их собственном детстве. Они также испытывали моральное и физическое насилие со стороны своих родителей. В общении со своим ребенком они снова и снова воссоздают ситуацию своего детства, не умея отпустить ее.

Вторая особенность является прямым следствием первой. Родители не умеют быть хорошими родителями. Они не понимают своих детей, эмоционально отстранены, не знают, как выразить позитивные чувства. Их поведенческий репертуар беден.

Слово «жертва» имеет в России глубокий подсознательный положительный смысл. В нашем обществе, как ни в одном другом, принято жертвовать собой ради общего дела, коллектива, близких людей и т. д.

В западных странах приоритет отдается личности со всеми ее правами и вытекающими отсюда последствиями. В России же на протяжении всей ее истории и практически во всех сферах бытия прослеживаются склонность к общинности и примат коллективной психологии. Привычка ставить себя и свои интересы после интересов общества складывалась веками. Такое распределение приоритетов было общепринятым и считалось правильным. Отсюда и проистекает культ жертвенности во имя коллектива, принесение себя в жертву ради других как нечто само собой разумеющееся.

В качестве подтверждения этому можно привести целый ряд примеров. Вспомним для начала раскольничьи скиты, в которых люди сжигали себя целыми семьями во имя торжества веры.

Именно в России могла победить социалистическая революция, ведь все ее лозунги обращались к многолетней подсознательной привычке народа – жертвовать собой ради идеи, овладевшей коллективом.

И не случайно именно россияне выиграли Великую Отечественную войну – можно ли укротить народ, каждый представитель которого готов принести себя в жертву во имя Великой победы. Подвиги Гастелло, Матросова, Космодемьянской – явления не единичные, это проявление характера целого народа.

Феномен Сталина – экстремальное проявление паразитирования на глубинных установках русских людей. Если верен лозунг «Сталин – вождь народа», значит, каждый отдельно взятый человек – ничто. Отсюда – он может и должен пожертвовать собой ради Сталина. А если так, то и другие могут этим человеком пожертвовать: как результат – многомиллионный ГУЛАГ.

Психологией жертвенности мы пропитаны насквозь, и происходило это на протяжении многих и многих поколений. Приведем здесь искреннее высказывание А. Платонова: «Отчаяние, мука и смерть – вот истинные причины человеческой героической деятельности и мощные моторы истории. Мы должны мучиться, миллионами умирать, падать неистощимой любовью…»

А как сегодня у нас в России? Вот что пишут об этом в журнале «Родина».

«Жива ли мифологема самопожертвования сейчас, когда сделан значительный шаг по направлению к более цивилизованному, а значит, и более рациональному обществу? Судите сами: последний раз массовая решимость пожертвовать собой была продемонстрирована в августе 1991 года, когда десятки тысяч москвичей и гостей столицы прикрыли собой российский Белый дом в ожидании нападения. Их сила была в безоружности, т. е. в неприкрытой готовности к жертве.

Наиважнейший вывод из всего вышесказанного следующий. Нам, россиянам, чрезвычайно сложно в своем подсознании разделить два совершенно разных понятия: жертва (тот, кому нанесли урон) и жертвенность (осознанное жертвование своими интересами во имя благополучия своего народа).

Войны и политические репрессии в нашей стране способствовали появлению особенного социального слоя – это потомки (дети, внуки и правнуки) репрессированных и погибших.

В настоящее время официально вычленяется только категория самих репрессированных и их детей, пострадавших в результате репрессий родителей. Никто не учитывает отдаленные последствия политических репрессий и войн в третьем и четвертом поколениях.

В ходе работы, проведенной Академией человека «ЛАНИД» (г. Екатеринбург) с населением Свердловской области, выяснилось, что среди обращающихся за психологической помощью потомки репрессированных и погибших в войнах составляют 90 %. Авторы исследования (Л. Н. Докучаева, В. В. Докучаев) установили, что среднестатистический потомок репрессированных и погибших в войнах обладает рядом характерных особенностей.

Особую тревогу вызывают неэффективные модели поведения, обусловленные синдромом постстрессового расстройства. Предрасположенность к ним унаследована от предков, переживших социальные катаклизмы. Сегодня она актуализируется в виде неэффективных моделей поведения. Вот некоторые из них:

Паттерн [1] прерывания – прерывание начатого дела, невозможность довести его до конца, неполучение в связи с этим желаемого результата.

Например, молодой человек периодически теряет работу, молодая женщина постоянно меняет место жительства, молодой бизнесмен теряет свое дело и т. д.

Казалось бы, какое отношение к этим потерям имеет тот факт, что их деды были раскулачены и репрессированы, то есть оказались лишены дома, семьи или результатов своего труда, были расстреляны или в лучшем случае сосланы? Самое непосредственное.