Александра Сашнева - Манипуляция. Зависимость. Упражнения

«Ты меня опять позоришь!» – говорит она.

Это любовь? Конечно же, это часть любви – перенос и эмпатия. А можем ли мы вообще что-то чувствовать к человеку, если не находим внутри него себя? Можем ли мы любить того, в ком совершенно не отражаемся. И не потому, что мы эгоисты, а потому что если мы что-то отражаем, значит, мы это понимаем. Значит, у нас это общее, значит, нам это не угрожает, значит, это не забирает у нас силу, значит, мы резонируем, значит, мы усиливаем друг друга.

Такова сила отражений.

Любой отказ в доверии – убийственен. Это не вина. Это беда. Ведь любой вопрос можно задать тактично, без подозрений. О пропавшей вещи можно спросить, не унижая. Что если обратиться за помощью, чем отдавать приказ или оскорблять одозрением?

Например: «Куда-то пропала моя вещь, мог бы ты помочь мне найти ее?» Просьба о помощи всегда эффективнее. Просьба вызывает желание помочь. Человек охотнее выполнит просьбу, потому что это поднимает его статус. В просьбе нет абьюза. Но почему родители начинают с обвинения? Ответ напрашивается сам собой – страх.

Страх заставляет родителей бояться собственных детей. Полоса отчуждения между родителями и детьми становится шире, когда родитель отказывается понимать ребенка и говорить с ним уважительно. Родитель сам вынуждает ребенка врать, потому что отчуждает ребенка от безусловной любви (личных отношений) в воспитание (социальные отношения).

Когда ребенок делает что-то социально неприемлемое, бывает так, родители транслируют свой стыд за поступки ребенка в форме брезгливости, отвращения. Могут даже иногда ударить. Это реакции из детской позиции. Родитель чувствует обиду (детская реакция) и говорит: «Как ты мог меня так опозорить?»

С позиции взрослого нет никакого повода испытывать обиду, оскорбленность от действий ребенка. Взрослый понимает, что на все есть причины, что ребенок еще многое не знает о мире, глупо обижаться на него, глупо мстить ребенку, но… Иногда страшно смотреть в глаза ребенка, в которых ты отражаешься слабым, неумелым, бессильным, а должен быть судьей.

Взрослый ищет ответ и решение, ребенок хочет отомстить. Пожалуй, все абьюзы, которые родители устраивают своим детям можно считать местью за их собственные родительские детские обиды. «Почему ты бьешь меня, папа? Я же не специально разбил вазу!» – спрашивает ребенок, всхлипывая. А отец ему отвечает: «Я? Тебя бью? Подумаешь, шлепнул пару раз! Ты бы посмотрел, как меня бил отец, когда я разбил банку с огурцами! Или вон! Максима Горького почитай! Его вообще каждую субботу отец порол просто так». «Он плохой!» – говорит ребенок. «Поговори еще!» – уже не очень ласково отвечает отец. И ребенок замолкает, потому что ему не хочется, чтобы его били.

Почему это происходит? Ведь не потому что отец не любит ребенка, а потому что:

– считает такое воспитание нормой

– мстит за свою детскую боль

– его внутренний ребенок обижен на сына

– это способ почувствовать себя главным

Что интересно, этот же отец вполне может поддержать сына в другой ситуации, принять сторону сына тогда, когда ему угрожает внешний враг. По той причине, что опять же в поединке с внешним врагом отец может продемонстрировать свою доминантность.

Вот так все непросто. Но если кто-то думает, что такие отношения увеличивают уважение сына к отцу, то это вряд ли. Разбитая ваза – это не повод распускать руки. И я замечу, что вообще нет оправдания такому способу наказания. Ведь в любом случае у человека есть речь, чтобы говорить. И у близких людей есть доверие и уважение, чтобы найти общий язык. В любом случае, когда отец бьет беззащитного, слабого ребенка, он роняет себя в его глазах. Насилием уважения не добиться. Не надо думать, что дети быстро все забывают. Они не забывают, у них нет выхода, но они складывают все в коробочку своего «ЯЯ», все удары, которые нанесли ребенку родители, создают в ребенке вмятины, фиксации, якоря, выученные реакции, привычные паттерны. И если ссоры с отцом еще могут сделать парня крепче, устойчивее к ударам судьбы, то конфликты отца и девочки превратит ее либо в пацана, который будет решать вопросы по-мужской схеме, либо выработает у нее страх перед мужчиной вообще. Это отдельная тема, как расщепится сознание девочки на муже-женское в результате такой практики, но в любом случае, если в семье отрицается или подавляется женственность дочери, это накладывает отпечаток на всю ее взрослую жизнь.

Хорошо это? Или плохо? У меня давно нет ответа на вопрос, что хорошо, а что плохо. Судьбы решаются на небесах. Мы не можем быть идеальными. Если мы все станем идеальными, то у нас не будет повода для общения – наши мысли и тела будут одинаковы. Все разнообразие создано в нас детскими травмами. И, все-таки, чтобы жить и дышать, мы должны излечивать свои детские шрамы. Такова жизнь.

Но вернемся к теме зависимости.

Как насилие со стороны родителей связано с формированием зависимого характера? По-моему достаточно очевидно. Независимо от того, как относится ребенок к таким амбивалентным отношениям:

– либо он привыкает, что абьюз – это норма, зона комфорта

– либо он уходит в протест, и всякий раз, когда ему покажется, что на него уже нападают, он будет превентивно выстраивать защиты

– либо он будет передавать эстафету (партнеру, детям)

Как говорится, все три хуже.

Но мы не сможем, вероятно, найти идеальных семей. Мы созданы несовершенными для того, чтобы стремиться к совершенству. Помогать в этом друг другу. И, возможно, долгий путь грабель наконец-то выводит нас к независимости и чистой бескорыстной любви. Но на этом пути мы успеем совершить много подвигов и ошибок. Такова жизнь.

Не все родители умеют быть взрослыми. Они обижаются, как дети, на своих детей и наносят им травмы. Хотя большинство родителей желают детям добра и искренне любят их.

Слова матери имеет над ребенком неоспоримую власть. Эти слова становятся первичным нарративом, в который ребенок верит, как в истину. Родители создают ребенку рассказ о нем самом, который он начинает считать своим «Я».

«Танька хитяя!» – говорила маленькая девочка и улыбалась, потому что взрослые одобряли ее мелкие хитрости. И неважно, что ее хитрости просты. Она запомнила про себя, что она хитрая. А потом… А потом она может оказаться простодушной и беззащитной перед лицом хитреца.

Одному мальчику говорили: «Костя – храбрый!» А он потом оказался хвастливым трусом. И в этом рассказе о себе он начинает жить. Он верит родителям, что он – такой. Но временами это описание ощущается как удушье. Временами это родительское описание чувствуется, как подножка на бегу. Потому что он не понимает, что в нем не так. И потом он не мог разрешить себе испытывать страх, пугаться, избегать опасности – как это делают все живые существа. Нарциссическая травма не позволяла ему принять себя вместе со своими слабостями. Каждый раз, когда кто-то становился свидетелем его слабости, мальчик расставался и предавал этого человека. Он не понимал