Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств

Мимика слабая, сильная, неистовая.

Мимика изменчивая, неопределенная, отчетливая.

Мимика напряженная, откровенная.

Мимика резкая и вялая.

Мимика беспорядочная и судорожная.

Чтобы закончить этот опыт классификации, нам остается еще сказать об аналогиях выражения, встречающихся весьма часто, – когда психические явления самого противоположного характера проявляются тождественной или, по крайней мере, весьма сходной мимикой. Большая часть таких совпадений выражения, таких мимических синонимий указываются здесь впервые и могут послужить нам драгоценным пособием для уяснения некоторых наиболее темных законов человеческой и животной психологии.

Крайние степени удовольствия и страдания.

Наслаждение запахом и любовное сладострастие.

Отвращение к запаху и мимика пренебрежения.

Неприятное ощущение горечи и немые страдания самолюбия.

Наслаждения и страдания слуха=наслаждения и страдания привязанности.

Наслаждения и страдания зрения=радости и печали умственные [49].

Страдания от механических повреждений и мимика нравственной борьбы.

Наслаждение бодрым самочувствием и удовлетворение самолюбия.

Мимика сладострастия и жестокости.

Мимика скромности и целомудрия.

Страдания от холода и страха.

Страдания от жары и мимика гнева.

Мимика при щекотании=наслаждения и страдания от смешного.

Мимика кишечных страданий и отвращение к жизни или ипохондрия.

Восхищение и ужас.

Панический страх и безумие.

Удовольствие принадлежит к числу психических движений самых элементарных и самых общих для всех живых существ. Это один из полюсов животной, а быть может и растительной чувствительности. К тому же мимика удовольствия так богата, так разнообразна и характерна, что казалось бы, должна была привлечь и остановить на себе внимание тех наблюдателей, которые впервые обратились к изучению этого рода движений. Вышло, однако же, не так; старинные физиономисты довольствовались тем, что уделяли в своих сочинениях несколько страниц смеху, как бы считая его единственным выражением удовольствия, достойным изучения; да и в этих немногих страницах больше содержится астрологии и каббалистики, чем настоящих внимательных наблюдений. Физиономика, со дня своего рождения, была наукой астрологической, и этот первородный грех удержался до наших дней, так как еще не нашлось искупителя, который бы смыл и исцелил его.

Почтенный Корнелио Гирарделли из Болоньи (знаменитый веспертинский академик) в 8-й беседе своей «Физиономики головы» (Болонья, 1670 г.) рассуждает о смеющемся рте и о зловонном дыхании (странная ассоциация!). Он цитирует при этом Аристотеля и различает смех умеренный, встречающийся у людей умных, и смех невоздержный и бестолковый, который у Цицерона называется Cachinnus (хохот) и составляет принадлежность безумных.

Далее он продолжает так:

Смех – это нечленораздельные голосовые звуки, вызываемые удовольствием, которое мы испытываем, видя или слыша что-нибудь смешное или очень уродливое, или очень несовершенное. Поэтому мы можем сказать, что умеренный смех есть признак мудрости, душевной ясности и веселости. Смех невоздержный, наоборот, есть признак безумия или глупости. Чрезмерный смех, громкий и продолжительный, не нравился Сенеке, Пифагору и Плутарху и должен бы вызывать к себе омерзение у каждого мудрого и благоразумного человека.

Император Гелиогабал смеялся до того громко, что своим смехом в театре заглушал смех толпы. А Боккачио сказал о подобном смехе: «Господин Симон смеялся во все горло так, что ему легко было бы вырвать все зубы».

Демократ за свой неудержимый смех получил кличку «скалящего зубы»; смеясь беспрестанно, по каждому поводу, он растянул свой рот до ушей; его зубы всегда были оскалены, а лицо сморщено. Ювенал говорит о нем:

(Неумолкаемым смехом Демокрит надрывал свои легкие.)

Зороастр, основатель магии, родился, смеясь, как утверждает о нем Плиний, кн. VII, гл. XVI.

«Кто громко смеется, тот нахал, – говорит Рази, – те же, кто смеются, закашливаясь или задыхаясь, – тираны». «Если голос во время смеха изменяется, то это служит признаком надменности, скупости, жестокости, лживости и склонности к измене», – говорит Михаил Скот.

«Тот, у кого тонкие губы и кто, хотя и смотрит весело, но смеется мало, должен быть сластолюбивым человеком. Без умолку смеющийся рот – признак злого, лживого, развратного, скрытного и язвительного человека, которому никто не должен доверяться, – говорит Альберт Великий, – потому что смех рта в соединении со смехом глаз, всегда гадок и свойствен именно женщинам». «Умеренный смех обличает людей доброжелательных, мирных, благоразумного поведения», – говорит Рази. По словам М. Скота, люди эти ловки, проницательны, обладают ясным умом, смышлены и трудолюбивы.

Исократ пишет, что Платон был такого строгого нрава, и в лице его было столько сдержанности, что его никогда не видели смеющимся, – подобно тому, как и Клазомеца. О Крассе мы читаем, что он имел такой суровый вид и такие строгие привычки, что не смеялся никогда в жизни.

Иезуит Гонорий Никеций [50]в посвященной смеху главе, после множества приведенных им цитат в пользу смеха, становится уже отчасти на почву физиологии:

… Происходит внезапное расширение сердца и большое разлитие жизненных духов, тотчас и возбуждающее мышцы груди и грудобрюшной преграды. Вслед за движением этих частей наступает движение мускулов, находящихся по бокам щеки, и таким образом происходит движение лица, известное под именем смеха и служащее для выражения душевной радости. Кто желает знать об этом подробнее, пусть прочтет прекрасное исследование о смехе Элпидия Берретария Присценского.

К смеху наиболее склонны сангвиники и холерики, т. е. люди более горячего темперамента, и потому у греков смех называется γελωζ , от ελη , что значит жар.

Никеций оспаривает старинное мнение, по которому селезенка признавалась источником смеха, – мнение произвольно сложившееся благодаря той боли в селезенке, которую мы иногда испытываем после долгого смеха, или быть может придуманное в соответствие той теории, по которой печень считалась седалищем страдания:

(Сердце наслаждается, легкие говорят, желчь возбуждает гнев, селезенка вызывает смех, а печень заставляет любить.)

И в другом месте:

Quid faciam? Sed sum petulanti splene cachinno.

(Что мне делать? Впрочем я хохотун с необузданной селезенкой.)

Исчерпав скудный запас своих физиологических сведений, Никеций следует примеру других и окончательно впадает в каббалистику: