Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа. Учебник межнациональных отношений

Вспомним основные операции информационно-психологической войны на этом фронте.

На первом этапе перестройки, когда команда Горбачева вела подрыв советской государственности под знаменем марксизма-ленинизма и лозунгом «Больше социализма!», был мобилизован антигосударственный пафос марксизма. На арену выпустили энергичную клику обществоведов-марксистов, которые получили трибуну для идеологической кампании против государства как формы организации общества. Эту кампанию можно с полным правом назвать оголтелой – государство было представлено как коллективный враг народа, причем враг принципиальный, непримиримый.

В разных обрамлениях тиражировались высказывания Маркса о государстве как «паразитическом наросте»: «Централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество, была впервые создана в эпоху абсолютной монархии… Этот паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника… Все революции только усовершенствовали эту государственную машину, вместо того чтобы сбросить с себя этот мертвящий кошмар… Коммуна была революцией не против той или иной формы государственной власти – легитимистской, конституционной, республиканской или императорской. Она была революцией против самого государства, этого сверхъестественного выкидыша общества» [76, с. 543–546].

В конце 80-х годов выпускались целые книги с перепевами этих идей Маркса, причем они прямо распространялись и на советское государство. Подкреплением этих идей служил и присущий марксизму натурализм, который, уподобляя общество природной системе, подчиняющейся «объективным законам естественного развития», сводил на нет созидающую и организующую роль государства. Энгельс писал: «Столкновения бесчисленных отдельных стремлений и отдельных действий приводят в области истории к состоянию, совершенно аналогичному тому, которое господствует в лишенной сознания природе» [77, с. 306].

В СМИ, которые находились под тотальным контролем тогдашней верхушки КПСС, всякая лояльность государству трактовалась как признак архаичного («совкового») сознания или приверженность «консерватизму». Была изобретена сильная художественная метафора – двадцатилетний период советского государства перед перестройкой был назван застоем. Д. Алексеев пишет: «В годы перестройки советский человек как бы потерял личный контроль над действительностью своей жизни – над настоящим и прошлым. Огромным успехом в формировании «нового зрения» в СССР была, например, прививка политического термина «застой», которым советское руководство, а потом и все общество стали характеризовать свое недавнее прошлое. Тем самым замечательно подтвердилась идея Фрейда о том, что прошлое формируется из будущего… новая антикоммунистическая модель будущего породила мазохистское отношение к прошлому» [78].

Патриотические чувства вообще приравнивались к мракобесию. И речь шла не о примитивном корыстном космополитизме тех, по словам Пушкина, «для коих все равно: бегать ли им под орлом французским, или русским языком позорить все русское – были бы только сыты». Людям навязывалась философская установка в отношении своего государства. Писатель-демократ А. Адамович в марте 1989 г. на открытии в Москве международного научного клуба даже воззвал к иностранным ученым, прося у них помощи против советского государства (это – депутат Верховного Совета СССР!).

Николай Петров, преуспевающий музыкант, писал: «Когда-то, лет тридцать назад, в начале артистической карьеры, мне очень нравилось ощущать себя эдаким гражданином мира, для которого качество рояля и реакция зрителей на твою игру, в какой бы точке планеты это ни происходило, были куда важней пресловутых березок и осточертевшей трескотни о «советском» патриотизме. Во время чемпионатов мира по хоккею я с каким-то мазохистским удовольствием болел за шведов и канадцев» [60].

Были мобилизованы литературные ресурсы. Множество привычных произведений вдруг сумели истолковать так, что все ахнули. В них же зашифрованы идеи отрицания власти и государства! В таком ключе начали снимать фильмы, ставить пьесы. Заумную сказку Е. Шварца «Дракон» до сих пор эксплуатируют – недели не пройдет, чтобы не услышать какую-нибудь туманную фразу из кинофильма. А ведь в этом фильме антигосударственная идея доведена до гротеска: убивший дракона власти сам неизбежно становится драконом! [160]

Красноречивыми были сочетания установок, присущих радикальным антисоветским и антигосударственным движениям. Это в большинстве своем были люди, не верящие в Бога, но и не атеисты, а приверженцы оккультных верований. Для них был характерен эгоистический индивидуализм и отказ от патриотизма. В отчете по исследованию религиозных установок населения России в 1990–1992 гг. сказано: «Верящие в сверхъестеcтвенные силы, оккультисты – основная мировоззренческая социальная база борцов с коммунистическим государством… Наибольшее отсутствие социальной ответственности демонстрируют «верящие не в Бога, а в сверхъестественные силы» и индифферентные. В целом комплекс их идейных установок можно охарактеризовать не только как антиэтатизм, но и как асоциальность» [79].

В своем походе против государства антисоветские интеллектуалы легитимировали, а потом и опоэтизировали преступный мир. Он всегда играет большую роль в сломах жизнеустройства. Распад – его питательная среда. Художественная интеллигенция сыграла важную роль в снятии неприязни советского человека к вору, в разрушении ключевого культурного стереотипа, связывающего людей в народ. В этой кампании, одном из множества эпизодов программы демонтажа народа, был поврежден важный элемент центральной мировоззренческой матрицы.

Для любого народа преступный мир – это «программный вирус», который стремится ослабить и разорвать все связи, объединяющие общество, и перепрограммировать атомизированных индивидов на своей матрице, сделать их общностью изгоев народа. Умудренный жизнью и прошедший через десятилетнее заключение в советских тюрьмах и лагерях В.В. Шульгин написал в своей книге-исповеди «Опыт Ленина» (1958): «Из своего тюремного опыта я вынес заключение, что «воры» (так бандиты сами себя называют) – это партия, не партия, но некий организованный союз, или даже сословие…. Это опасные люди; в некоторых смыслах они люди отборные… Существование этой силы, враждебной всякой власти и всякому созиданию, для меня несомненно. От меня ускользает ее удельный вес, но представляется она мне иногда грозной. Мне кажется, что где дрогнет, при каких-нибудь обстоятельствах, Аппарат принуждения, там сейчас же жизнью овладеют бандиты. Ведь они единственные, что объединены, остальные, как песок, разрознены. И можно себе представить, что наделают эти объединенные «воры», пока честные объединяются» [80].