Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа. Учебник межнациональных отношений

Как пишет Рывкина, «подавляющее большинство респондентов [евреев] работают на должностях специалистов». Очевидно, что в ходе приватизации, когда практически вся государственная собственность была присвоена «прослойкой специалистов», этносоциальное неравенство резко обострилось. Более того, половина евреев сегодня работает в «гуманитарной сфере». Поскольку деньги и манипуляция сознанием стали в России главным средством господства и власти, то бригада «мастеров денежных дел» и специалистов-гуманитариев предстает перед русскими как господствующее меньшинство. И оно приобрело ярко выраженные этнические черты.

Этот раскол сопровождался культурным и даже мировоззренческим расхождением: Влиятельная часть евреев декларировала себя как принципиальных противников не только традиционного для России типа хозяйства, а и всего жизнеустройства. Фурман, обвиняя русских в антисемитизме, представляет евреев как наиболее «прозападную» этническую группу в России. На основании опроса 1991 г. он пишет: «С тем, что на Западе создано лучшее из возможных обществ и нам надо следовать за Западом, согласились 13,2 % русских и 52,5 % евреев» [66]. Но если большинство евреев считают благом то, что для русских бедствие, – не это ли и есть причина напряженности, вполне объективная предпосылка юдофобии? Ведь юдофобия в переводе на русский означает «страх перед иудеем».

По данным Рывкиной, в 1995 г. из числа тех, кто собирался идти на выборы, 71 % евреев собирались голосовать за партии «радикальных демократов» – Гайдара, Явлинского и Б. Федорова (а если прибавить «народный капитализм Св. Федорова, то доля сторонников радикальной рыночной реформы среди евреев достигала 81 %). А за КПРФ собирались голосовать лишь 3 % евреев. Это очевидное противопоставление меньшинства массе, возникновение «двухполюсного мира».

Удивляться приходится тому, что эти предпосылки антисемитизма не превратились в активную юдофобию. И причина этой устойчивости заключается как раз в тех ценностях русской культуры, которые интенсивно разрушаются усилиями «специалистов-гуманитариев» из еврейской элитарной интеллигенции.

§ 7. Разрушение связующей силы государства

Как говорилось выше, одной из главных сил созидания народа является государство. Оно же служит и механизмом, непрерывно воспроизводящим народ. Война, целью которой был демонтаж советского народа, велась на обоих этих фронтах.

И здесь главным объектом атаки стал русский народ как ядро советского народа. Та ненависть, с которой наносились удары по этническим связям русского народа, во многом и определялась его государственным чувством. А.С. Панарин объясняет это так: «Почему… объектом агрессии выступает в первую очередь русский народ. Здесь мы видим столь характерное для новейшей эпохи превращение идеологических и социально-политических категорий в расово-антропологические. Как возникла новая логическая цепочка либеральной пропаганды: от антикоммунизма – к критике государственного начала вообще, а от нее – к «антропологической» критике русского народа, к расистской русофобии? Русский народ в самом деле является одним из самых государственнических, или «этатистских», в мире. Причем данная черта является не просто одной из его эмпирических характеристик, отражающих ситуацию де-факто, но принадлежит к его сакральной антропологии как народа-богоносца, затрагивает ядро его ценностной системы» [6, с. 207].

В советское время эта «сакральная антропология» преломилась через создание особого идеократического советского государства, сакрализованный характер которого подчеркивал Н.А. Бердяев. Сплачивающая сила советского государства была столь высокой, что стала фактором мировой политики.

И.К. Лавровский писал, рассуждая уже о кризисе СССР: «Почему США и Британия, которые в 1945 году были политически и экономически сильны как никто и никогда, так боялись разоренного войной Советского Союза вплоть до организации «санитарных кордонов», «витрин процветания», коренного изменения внутренней социальной политики? Потому что лояльность их населения и населения колоний коммунистическим собратьям угрожала пересилить лояльность собственным буржуазным правительствам» [45].

Важнейшим механизмом поддержания такой сплоченности была коммунистическая партия – и как носитель государственной идеологии, и как исключительно важная для СССР управляющая система, контролирующая через «горизонтальные» всепроникающие связи этнические элиты союзных республик. И.К. Лавровский добавляет: «Позволив добить объединявшую страну квазиимперскую идеологию коммунизма, КПСС фактически дала добро на развал СССР».

Именно на идеологию и на партию и были направлены главные удары перестройки. В 1990–1991 г. уже было ясно, что разрушение этих «связывающих» механизмов нанесет непоправимый ущерб связности страны и народа. Об этом говорили на совещаниях, и невозможно принять оправдания, которые иногда слышались после развала СССР со стороны обществоведов.

Видный философ Э.Ю. Соловьев в 1992 г. журил ельцинскую команду, имитируя наивность: «Сегодня смешно спрашивать, разумен или неразумен слом государственной машины в перспективе формирования правового государства. Слом произошел. И для того, чтобы он совершился, отнюдь не требовалось «все сломать»… Достаточно было поставить под запрет (т. е. политически ликвидировать) правящую коммунистическую партию. То, что она заслужила ликвидацию, не вызывает сомнения. Но не менее очевидно, что государственно-административных последствий такой меры никто в полном объеме не предвидел.

В стране, где все управленческие структуры приводились в движение не материальным интересом и даже не чиновным честолюбием, а страхом перед партийным взысканием, дискредитация, обессиление, а затем запрет правящей партии должны были привести к полной деструкции власти. Сегодня все выглядит так, словно из политического тела выдернули нервную систему. Есть головной мозг, есть спинной мозг, есть живот и конечности, а никакие сигналы (ни указы сверху, ни слезные жалобы снизу) никуда не поступают. С горечью приходится констатировать, что сегодня – после внушительного рывка к правовой идее в августе 1991 г. – мы отстоим от реальности правового государства дальше, чем в 1985 г.» [70].

Такое заметание следов не делает чести философу. Как может «заслужить ликвидацию» (причем без сомнений) система, которую сам же он уподобляет нервной системе организма! Почему же смешно спрашивать – разумно ли было выдергивать нервную систему из организма, наблюдая («с горечью») за его агонией и гибелью? Последствия этой меры предвидели многие – и в прошлом, и в момент перестройки – и предупреждали о них. Подобные Э.Ю. Соловьеву философы своими объяснениями мешают следующим поколениям даже извлечь уроки из трагической истории.