Иван Болдырев - Время утопии: Проблематические основания и контексты философии Эрнста Блоха

Проблему историчности форм прекрасно сознавал и Лукач (ср. его письмо П. Эрнсту: Lukacs G. Briefwechsel… S. 282), написавший «Историю развития современной драмы» и затем философско-историческую «Теорию романа». Он понимал, что в теории трагедии следует убедительно показать, чем трагическое отличается от других художественных форм. Впрочем, в метафизике трагедии Лукач ставил себе другие, более отвлеченные философские задачи. Историко-социологический анализ любого типа здесь просто неуместен. Блох же продолжает эту линию критики и в «Принципе надежды», где упрекает Лукача, в частности, в неприятии идеи жертвы как основополагающей для трагедии (идею жертвы считал центральной для трагедии и Беньямин), в удалении не только социально-исторического контекста, в котором находится драматический герой, но и традиционных идей судьбы и воздаяния (PH, 1375).

Radnöti S. Bloch and Lukacs: Two Radical Critics in a “Godforsaken” World // Telos. 1975. Fall. No. 25. P. 156–166.

Lehmann G. Stramin und totale Form…

См.: Riedel M. Gewaltrecht des Guten? Moraldämonismus und das ursprüngliche Problem der Moral bei Bloch und Lukacs // Sinn und Form. 1993. Hf. 3. S. 423–435.

Bolz N. Mystische Theokratie. S. 311.

См. об этом: Ujma C. Ernst Blochs Konstruktion der Moderne… S. 174ff. Уйма очень точно показывает, что Лукач и Шмитт были едины в своем неприятии того соединения политического и эстетического, которое было так характерно для Блоха, едины и в стремлении к порядку и иерархии. Впрочем, нужно понимать, что Лукач-марксист не отрицал связи между литературой и обществом, а напротив, подчеркивал ее. Просто в этих отношениях художественная практика занимала подчиненное положение, тогда как у Блоха – наоборот, общественная мысль должна была идти вслед за искусством. Такого ни Лукач, ни Шмитт принять не могли.

Эйзенштейн С.М. Монтаж (1938 г.) // Монтаж. М.: ВГИК, 1998. С. 70. См. также: Kessler A. Ernst Blochs Ästhetik. Fragment, Montage, Metapher. Würzburg: Königshausen & Neumann, 2006. S. 198–207. Экспрессионизм привлекал тогда и Беньямина, который свою книгу «Происхождение немецкой барочной драмы» писал в 1924 г. на Капри, где много общался именно с Блохом. Между прочим, Кесслер никак не затрагивает поразительное родство взглядов Беньямина и Эйзенштейна, хорошо описанное в: Булгакова О. Теория как утопический проект // Новое лит. обозрение. 2007. № 6 (88). С. 39–79.

См. также прекрасный образ: Rafael ohne Hände (S, 93). Сам Блох, по воспоминаниям учеников, так же относился к собственным текстам, постоянно их переформулируя и переписывая (Ueding G. Utopie in dürftiger Zeit… S. 189).

Блох, по-видимому, повлиял на дальнейшую эволюцию Лукача, трактовавшего пьесу Эрнста «Ариадна на Наксосе» в религиозном ключе (см.: Thaler J. Dramatische Seelen… S. 81). В центр интересов Лукача на некоторое время помещается драма благодати, а выход из трагедии культуры видится в религиозном мифе, в томлении по грядущему Богу, которое признается явлением более высокого порядка, чем безрелигиозная и бескомпромиссная этика трагического героя.

См. также: Jung W. The Early Aesthetic Theories of Bloch and Lukacs // New German Critique. 1988. Autumn. No. 45. Spec. Iss. on Bloch and Heidegger. P. 41–54.

Interview with Ernst Bloch… Р. 39.

Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы. С. 38–41.

«Интересно ли тебе, – пишет Беньямин Шолему в 1930 г., – что Эрнст Блох сейчас в Вене, у Лукача, и пытается при совершенно изменившихся обстоятельствах продолжать старые и, как кажется, весьма бесплодные дебаты?» (Briefe. Bd. 2. S. 509). Блох так и не вступил в партию, бывшую для Лукача вожделенной инстанцией единения теории и практики, «формообразованием (гештальтом) пролетарского сознания» (ср.: Лукач Г. История и классовое сознание. М.: Логос-Альтера, 2003. С. 140).

Lukacs G. Rezension: Solovjeff W. Ausgewählte Werke. Bd. II. Jena, 1916 // Archiv für Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. 1916–1917. Bd. 42. S. 978.

В письме Франку Бензелеру Лукач указывал, что эту формулировку он вычитал из чьей-то характеристики французского философского писателя Алена (Benseler F. Freundschaft in der Pestzeit. Ernst Bloch und Georg Lukacs // Sinn u. Form. 2002. Jg. 54. Hf. 4. S. 490).

Löwy M. Le romantisme revolutionnaire de Bloch et Lukacs // Reification et utopie… P. 108.

Впрочем, под «правым» можно понимать и «идеалистическое» проецирование будущего, отказ от погружения в гущу действительности и ориентацию на утопические горизонты (см.: Schmidt B. Ernst Bloch. S. 36).

Книга так и не была написана. См.: Lukacs G. Dostojewski. Notizen und Entwürfe. Budapest: Akadеmiai Kiado, 1985.

Это не единственный текст, в котором Лукач предлагает альтернативу своей вревременной метафизике трагедии. Существует и работа о «нетрагической драме», не завершающейся классическим для трагедии финалом – смертью (индийские пьесы, Еврипид, Кальдерон, некоторые пьесы Шекспира, Корнеля, Расина, «Фауст» Гёте, «Пер Гюнт» Ибсена). См. новое издание: Lukacs G. Das Problem des untragischen Dramas // Jb. der Intern. Georg-Lukacs-Ges. Bd. 2. Bern: Lang, 1998.

Лукач Д. Теория романа // Новое лит. обозрение. 1994. № 9. С. 71.

Там же. С. 48.

Эта однородность связывается у Лукача с «замкнутыми культурами» античности и средневековья. В целом такой способ рассуждения есть достояние немецкой эстетики начиная с XVIII в., ему, в частности, отдал должное молодой Гегель. Противопоставление имманентности, статичной завершенности античного мира и динамизма Нового времени, связанного с христианским мироощущением, сохранилось и в лучших образцах литературоведения ХХ в. См. обсуждение Гомера в: Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М.: ПЕР СЭ; СПб.: Унив. кн., 2000. С. 7–26. И у Лукача, и в текстах других авторов явно прослеживается общая проблематика культуры модерна: утрата целостности, отраженная в искусстве, и пути ее восстановления. Неслучайно и Лукач, и Беньямин, и Блох обращаются к опыту немецких романтиков, которые запечатлели сходную ситуацию.

Lukäcs G. Von der Armut am Geiste // Neue Blätter. 1912. Bd. II. Hf. 5/6. S. 74.

Если первая этика диктуется социальными установлениями, то вторая – добротой души, которая для Лукача родственна внутренней одержимости.

См.: Достоевский Ф.М. Полное собр. соч.: в 30 т. Т. 11. Л.: Наука, 1974. С. 182–193.

Более точный перевод звучит так: «Ты поставил грех на моем пути. Кто я, чтобы оспаривать волю Твою, чтобы уклоняться от нее?» (Геббель Ф. Юдифь // Избр.: в 2 т. Т. 1. М.: Искусство, 1978. С. 152).

Лукач Д. Тактика и этика // Полит. тексты. М.: Три квадрата, 2006. С. 27.

Ср.: Лукач Д. Теория романа. С. 49. Представления о злом демиурге и о созданных им декорациях буквально воспроизводятся в «Духе утопии» (GU2, 335–336).