Лада Лапина - Счастье сильнее страха [Книга поддержки родителей особых детей] [litres]

По сравнению с первыми годами жизни сына, в школьные годы стало удаваться более-менее держать болезнь под контролем. Но я еще довольно долго не задумывалась о том, правильно ли поступаю, не требуя от ребенка стараний и успехов в учебе. Когда знакомые рассказывали о престижных школах и своих ожиданиях от детей, я гордо заявляла, что мне главное – чтобы сын был жив, а все эти ваши супершколы порождают перфекционизм. Тем самым, вероятно, подчеркивая свою особую продвинутость в качестве безусловно принимающего родителя.

На самом деле, так как никакой четкой позиции в воспитании ребенка не было, я часто противоречила самой себе. Понимая относительность важности успехов в учебе по сравнению с ценностью жизни, я легко это сочетала с придирками по поводу плохого почерка. Мне довольно сильно мешала собственная история отношений со школой, которая была печальнее пьесы Шекспира про любовь на фоне распрей кланов. Нет, я училась даже слишком хорошо, но спустя годы прекрасно понимала, что мое поведение отличницы сильно отдавало неврозами и поэтому адекватным не было.

Собственно, с сыном я просто делала все наоборот: декларировала неважность оценок и чуть ли не обучения вообще. А объективные обстоятельства жизни – тяжелая болезнь – лишь поддерживали такую позицию. Это было, по сути, не сознательным выбором, а желанием оградить ребенка от повторения моего опыта. И только быстрая капитуляция сына в преодолении сложностей, конфликты с учителями и неспособность сосредоточиться на рутинных делах стали рождать подозрение, что я где-то ошибаюсь.

Какова же цель родителей в отношении собственных детей, чему мы должны их научить? Намерение загрузить ребенка знаниями и требовать соответствия статусу кажется однозначно вредным: это вызывает у детей тревогу о несоответствии ожиданиям значимых взрослых. Но и прикрытая благими намерениями «бережная» позиция, которая не требует роста ответственности ребенка за то, за что он уже должен уметь отвечать, оказывается несостоятельной.

Особое положение сына спутало карты. Больной ребенок ставит под сомнение стандартные требования и ожидания от детей (как минимум успехи в учебе и других занятиях), и это полезно, но любая крайность нежизнеспособна. Не научившись вещам, которые нужны не только в школе, но и вообще в жизни – умению настраиваться на неинтересную работу, сосредотачиваться, видеть закономерный результат в случае упорных тренировок, – мой сын стремительно разочаровывался в себе. Только к его старшим классам я наконец осознала всю степень важности передачи адекватной ответственности ребенку – не только в плане заботы о своем здоровье, но и в других областях. Изменение требований добавило переживаний бунтующему и до сих пор не смирившемуся с судьбой подростку, но лучше поздно, чем никогда.

Цель воспитания, универсальная для родителей здоровых и не очень здоровых детей, – научить ребенка понимать и самостоятельно регулировать свое эмоциональное состояние (уметь определять, что с ним происходит и как с этим быть), обеспечивать себя и свои нужды, от базовых к потребностям высшего порядка, а также реализоваться в социуме (обладать навыками коммуникации). Главная задача родителей – вырастить человека, уверенного в своем праве на жизнь и своих силах, умеющего самостоятельно ставить и достигать цели, исходя из собственных намерений. Все остальное – только детали.

Как уже говорилось, чтобы смириться и освободиться от гнета переживаний, а тем самым стать свободнее от их источника, нужно уметь их прочувствовать. Сознательно позволять себе сокрушаться, злиться, метаться, испытывать досаду, разочаровываться, печалиться и плакать – и так много раз, иногда годами, столько, сколько нужно, чтобы переживание закончилось. И мне, и сыну долго находиться в этом состоянии было сложно. Эти состояния неприятны и болезненны, вдобавок мы оба ждали от себя стойкости духа, сдержанности, волевого преодоления, а длительные «истерические» или мрачные периоды подвергали внутренней анафеме.

Польза признания, что мои силы конечны, была неоспорима. Дети бесконечно болели, плохо спали, быт захлестывал, работать по новой специальности удавалось очень мало, а досуга и вовсе почти никакого не было. Ряд помощников, которым удалось отдать часть нагрузки, давали возможность иногда перевести дух, но все равно я от недосыпа и рутины находилась в состоянии «только тронь». Это состояние довольно часто переходило во взрывоопасное, и я обрывала телефон находившемуся на постоянных гастролях мужу-музыканту.

В ответ он пугался того, что я не выдержу и наложу на себя руки, и от страха нападал с обвинениями в неуравновешенности. По сути, мне мало удавалось контактировать со своими чувствами, так как все время мысли были заняты детьми, а для понимания себя нужны сосредоточенные паузы. Проходя через новые суровые испытания, я переживала естественные усталость, отчаяние и злость, которые близкие не могли или не хотели принять, а я уже не могла сдерживать.

Моя новая профессия требовала большого количества часов личной психотерапии, в этом я ощущала и собственную потребность, поэтому еженедельно ездила к терапевту. Там была возможность выговориться, выплакаться, услышать себя и получить подтверждение собственной адекватности. По сути, именно там я и могла свободно горевать (но не только), хотя и не формулировала того, что делаю. Горевать о несбывшемся, об отсутствии важного, о непонимании, о бессилии что-то изменить. Эти часовые встречи раз в неделю очень поддерживали и позволяли продолжать идти через личный ад.

И однажды (а конечно, случилось не однажды, а стало достижением, «размазанным тонким слоем по многим годам» [3] Вольное цитирование книги М. Веллера «Мое дело». ) то, что я чего-то не могу, наконец перестало восприниматься пороком и катастрофой. Я на удивление легко отказалась от части планов и текущей нагрузки, согласилась с нереальностью многих надежд. Учиться и работать продолжала, но посильно. Ушла родительская вина за то, что я не могу дать детям максимум внимания и заботы, часто совершаю педагогические ошибки. Переход в точку бессилия примирил с тем, что происходит в жизни, облегчил и процесс дальнейшего горевания.

Я заново проходила прежние уроки. Но если в годы младенчества сына брал свое мудрый организм и многие вещи случались интуитивно или вынужденно, то здесь доля понимания происходящего была гораздо больше. Направлять свое внимание и волю на решение каких-то задач я уже могла вполне сознательно. Поэтому раз в неделю рыдала на терапии и продолжала отдавать заботы о доме и детях всем, кто мог для этого пригодиться, а также старалась с вниманием относиться к другим своим нуждам. К тому времени младший ребенок пошел в детский сад, а я начала развивать один из своих проектов в социальных сетях.