Сергей Поляков - Концепты и другие конструкции сознания

Больше замаскировано участие интроспекции в «объективных» экспериментах С… Косслина и соавторов (S. Kosslyn, 1973, с… 90–94; S. Kosslyn, 1975, с. 341–370; S. Kosslyn, 1976, с. 291–297; S. Kosslyn, 1978, с. 217–257; S. Kosslyn, T. Ball & B. Reisser, 1978а, с. 1–20). Например, в одном из них (S. Kosslyn, T. Ball & B. Reisser, 1978а, с. 1–20) испытуемым показывали карту воображаемого острова с различными объектами: зданием, деревом, лугом, колодцем и т. д. Затем предлагали мысленно восстановить образ острова и называли два объекта (например, здание и луг), между которыми испытуемые должны были мысленно провести линию. Было установлено, что время, необходимое для этого, прямо пропорционально расстоянию между данными точками. По мнению авторов, то же самое имело бы место, если бы испытуемые проводили конкретную линию на реальной карте. Авторы заключили, что мысленные образы можно сканировать и для этого требуется примерно то же время, что и для сканирования реальных картин, а также то, что существуют параллели между мысленными образами (зрительными образами представления и воспоминания) и зрительными образами восприятия.

В экспериментах по мысленному сканированию расстояний между разными частями зрительных образов представления и воспоминания С. М. Косслин и соавторы (там же) «доказали», что мысленные образы все же существуют, несмотря на изначально скептическое отношение самого автора к такой возможности. Собственно говоря, проведенные опыты лишь тем и интересны, что демонстрируют обращение необихевиористов в новую веру, так как и без подобных опытов для противников бихевиоризма ответы на рассмотренные авторами вопросы совершенно очевидны. Для этого достаточно секундной интроспекции.

Продемонстрированная когнитивными психологами в этих и других экспериментах тщательность проверки самого факта наличия ментальныхобразов вызывает у меня лично лишь недоумение. С одной стороны, эти использующие интроспекцию эксперименты не доказывают (тем более «объективно») факта наличия субъективных по своей природе ментальных образов. К тому же они и не являются, да и не могут являться «объективными» с точки зрения стандартов «объективной науки». С другой стороны, можно и нужно, конечно, проверять факты, представляющие ценность для науки, но пытаться проверять и перепроверять факт наличия собственных субъективных психических явлений, которые с античности считались самым очевидным для любого человека фактом, да к тому же еще и в «объективных» экспериментах, – это уже чересчур.

Для Р. Декарта (1994а, с. 276) сам факт наличия психических феноменов являлся настолько бесспорным и первичным, что снимал у автора сомнения в его собственном существовании – «мыслю, следовательно, существую». Для когнитивистов тем не менее этот факт перестал быть такой бесспорной очевидностью. Они пошли «дальше» (!) Р. Декарта в своих попытках «объективно» доказать наличие предельно «субъективных» явлений? Можно, разумеется, с энтузиазмом исследовать не только вопрос существования ментальных образов, но и другие столь же «неизвестные» и «важные» вопросы. Например: есть ли у нас руки и глаза? Существуем ли мы сами в реальности, и где доказательства этого? Но вряд ли это разумно через 400 лет после Р. Декарта, а потом еще и Э. Гуссерля, тоже подвергавшего все сомнению.

Сказанное выше лишний раз свидетельствует о том глобальном вреде, который нанес и продолжает наносить психологии бихевиоризм. Недаром Л. Барсалу (2011, с. 129) пишет о «затянувшейся паранойе» у современных психологов, «вызванной атаками бихевиористов», так как даже в его собственных работах ярко проявляются ее следы.

Лично я не сомневаюсь в том, что ментальные образы существуют, а испытуемые могут их измерять, вращать, сканировать и т. д., так как моя собственная интроспекция легко подтверждает данные факты. Но легализация в когнитивизме подобных экспериментов – не что иное, как контрабандное использование интроспекции и заведомо необъективных экспериментов в якобы «объективной» психологии. Я полагаю, что авторы приведенных экспериментов тоже не сомневались изначально в существовании ментальных образов, но ставили соответствующие эксперименты, чтобы «объективно» доказать другим своим «неверующим» коллегам факт их наличия. Парадоксально, но они действительно многим это доказали. Впрочем, данное обстоятельство скорее огорчает, чем радует, так как свидетельствует лишь о зашоренности и стереотипности взглядов сторонников когнитивизма и неадекватности их представлений об «объективности» собственных экспериментально-психологических исследований.

Давайте еще раз рассмотрим, на чем же основываются «научная убедительность» и «объективность» экспериментальных «доказательств» факта наличия ментальных образов. Первое «доказательство» заключается в самом факте проведения «научного эксперимента». Второе – в формальном измерении «объективных» физических параметров, например времени. Третье – в воспроизводимости полученных данных в рамках новых подобных «объективных» экспериментов. Что касается собственно факта наличия ментальных образов, как и факта мысленного оперирования ими, то они-то как раз и не регистрировались «объективно», так как это в принципе невозможно, а постулировались в исходных гипотезах экспериментаторов и косвенно выводились ими из этих же гипотез.

Подобные интроспективные, но якобы «объективные» эксперименты не были бы приняты американским психологическим сообществом даже к рассмотрению, появись они лет на 20–30 раньше. Однако во второй половине XX в. радикальные бихевиористские установки, потерпев крах, эволюционно трансформировались в когнитивизме в более умеренные. Пришло время для появления и принятия новых взглядов. Для когнитивизма в конечном счете сейчас уже не важно, насколько факт наличия психических феноменов подтвержден «объективными» экспериментальными данными. Необходимо лишь «соблюсти приличия», так как большинство исследователей и без «объективных» экспериментов понимают, что ментальные образы – реальность, потому что давно обнаружили их в собственном сознании интроспективно. Для многих исследователей вопрос лишь в том, что это их понимание противоречит существующей в психологическом сообществе официальной парадигме, с которой они не могут не считаться.

Итак, когда упорное неприятие наличия психических явлений выглядит уже очень странным, когнитивизм готов признать и факт их наличия, и даже использование интроспекции. Просто он стыдливо называет слегка модифицированную интроспекцию «объективным психологическим экспериментом». Если когнитивизму необходимы эти игры для сохранения лица, можно, конечно, даже назвать интроспекцию «объективным экспериментом». Для этого достаточно лишь стандартизировать ее и построить по образцу «объективного» эксперимента, то есть обеспечить подобие ее воспроизводимости. Очевидно, что и главенствующая роль психических явлений в обеспечении функционирования человеческого разума, и необходимость интроспекции в их изучении будут признаны когнитивизмом завтра. Но хотелось бы, чтобы это случилось еще вчера.