Александр Смулянский - Метафора Отца и желание аналитика

Сегодня мы знаем, что представление об этой деятельности можно составить исходя из той позиции, которую занимает психотерапевт – фигура широко распространенная и характеризующаяся тем, что ее намерение стремится к совпадению с требованием входящего в терапию. Вступающий в нее субъект намеревается затребовать у специалиста информацию о том, почему его дела никак не наладятся. Психотерапевт же со своей стороны торопится, если не дать на этот вопрос исчерпывающий ответ, то во всяком случае оказаться в месте, которому клиент свое требование адресует. Такой субъект психотерапевтического процесса полностью сконцентрирован на озвученном в терапии запросе. В каждом отдельном случае этот субъект не является клиентом или клиницистом по преимуществу, но представляет собой объединяющую их позицию в речи, которая сводит воедино две стороны терапии, даже не подозревающих о подобном взаимном сопряжении.

Уже по этой причине нет никакой возможности спутать положение аналитика и субъекта психотерапии – между ними нет практически ничего общего, поскольку аналитик может не отвечать на запрос анализанта напрямую, рассматривая его как часть той речи, которую анализант приносит в анализ и посредством которой говорит его симптом. Уверенность в возможности подобного рассогласования с требованием, поддерживающая в свою очередь рассогласование с любой практикой ответа на требование, позволяет аналитику не выказывать практически никакой обеспокоенности конкуренцией с психотерапевтическим направлением. Гораздо большее внимание Лакан уделял раздражителям, заключенным в самом анализе, например, расхождению желания любого фрейдовского аналитика с желанием того, кому он, по его словам, наследует. Выражается это в том, что подавляющее большинство аналитиков классической фрейдовской плеяды в силу ряда обстоятельств превращали свою деятельность в acting out по отношению к желанию Фрейда. Своей собственной деятельностью они постоянно стремились внести в дело анализа нечто такое, что дополняло и улучшало бы начинание Фрейда. Аналитики долакановского периода буквально не могли удержаться от того, чтобы не взять на себя в анализе дополнительные задачи и не стать для пациента чем-то большим. Именно по этой причине Лакан предостерегал аналитиков от присвоения себе каких-либо иных полномочий, кроме тех, что принадлежат объекту а .

Однако последующие выводы из присутствия объекта а на месте аналитика все сильнее расходились с другими лакановскими заявлениями, в которых желание аналитика вовсе не отождествлялось с желанием, исчерпывающим себя во время сессий или даже между ними. Дискурс аналитика не сводился лишь к «желанию проводить анализ» или к аналитической этике, на следовании которой лакановские аналитики склонны настаивать, подчеркивая, что хотя она и не тождественна моральному идеалу, однако диктует сугубую независимость позиции аналитика. Последняя, кроме этой гуманитарной по сути подоплеки, содержит в себе нечто такое, что анализант и широкая общественность воспринимают как исходящее со стороны аналитика сопротивление, о чем часто забывают за декларациями его сугубой нейтральности. Сопротивление как раз и выдает присутствие желания, которое обычно сказывается в исходящем давлении постоянной величины и силы. Понятие нейтральности со всеми его коннотациями, включая предложенные Финком «непристегнутость» и «свободное парение», выглядит здесь поразительно неуместно.

Сам Фрейд характеризовал собственную позицию вовсе не как нейтральную, но как просто «осторожную», избавляя ее от привходящей психологизации. То, что под давлением множащихся психологических услуг стало впоследствии едва ли не знаком элитарности психоанализа, противостоящего стандартам общества потребления, в эпоху Фрейда имело гораздо более скромные притязания: речь шла о сдержанности специалиста, отказе от поспешного, продиктованного человеколюбием отклика на речь пациента. Однако этим дело не ограничивается. Призыв к сдержанности в содержании фрейдовской речи обычно воспринимается как предписание, чисто техническая рекомендация, что как раз и показывает, до какой степени сказанное принадлежит вторичному процессу, а исток желания исследователя сокрыт. Подробно описывая разнообразные поджидающие аналитика искушения, способные запятнать чистоту его практики, Фрейд не раскрывает само существо своего желания, которое противится превращению изобретенного им анализа в поддерживающую терапию.

Специалисты прямо наследующей Лакану школы уверены, что лакановская зачистка поля от привходящих практик служит им надежным алиби, и потому нередко занимаются позитивным самовнушением на этот счет. Игнорируя описанное сокрытие, они убеждают слушателей, что основные ориентиры в понимании желания аналитика достигнуты, а господствовавшие еще недавно заблуждения преодолены. В этом смысле характерно предуведомление Австралийского центра психоанализа к XI Лакановскому симпозиуму:

Чем оно может быть – желание аналитика? Ответ, который дает Лакан, состоит в указании на желание, прошедшее через определенный опыт, то есть желание проанализированное. Это желание поддерживать дистанцию между аналитиком и анализантом. Данное желание уводит нас в направлении, противоположном стремлению к идентификации [2] См.: URL: http://www.psychoanalysis.org.au/pdfs/ACP_XIth_Lacan_Symposium_2010_full.pdf . .

Это заявление опирается на многочисленные резкие замечания самого Лакана по поводу пресловутой изобретенной Майклом Балинтом идентификации с аналитиком. Однако при всей своей правоверности оно все же не учитывает, что если и существует желание аналитика, позднее названное «желанием дистанции», то корни его нужно искать в образовании, которое к аналитическим процедурам само по себе не отсылает. Настаивать на тождестве аналитического желания аналитической работе – значит совершать подмену, поскольку желание не может существовать без собственных эффектов, не позволяющих ему совпасть с уровнем своего предъявления. При всей присущей ему обособленности желание аналитика не может быть исключением – в нем должно быть нечто, что подкладывает иную изнанку под его видимые следствия.