Джеймс Холлис - Почему хорошие люди совершают плохие поступки. Понимание темных сторон нашей души

Вслед за этим столь потрясающим явлением Бог сурово отчитывает трех утешителей, благочестивые речи которых, по сути, не шли дальше банальностей, и благословляет Иова. Так что же произошло здесь? Когда я впервые перевернул страницу книги Иова, еще в школе, а потом в колледже, меня глубоко оскорбил этот «наезд» небесного громилы, добивавшегося – незаслуженно, как казалось мне, – уважения к себе с кастетом в руках. По более зрелом размышлении мне стало понятнее, что Яхве хочет сообщить Иову: Вселенная в своей бесконечной сложности и многогранности никогда до конца не откроется человеческому Эго. Наше высокомерие – это не чувство страха или благоговения перед сокрушительным величием Вселенной, это настоящие, неподдельные чувства в присутствии непостижимого Другого. Наша глупость – в высокомерном допущении, в самонадеянных попытках контролировать эту великую загадку, заключать сделки, гарантировать сохранение нашего Эго перед лицом необъяснимых сил космоса. Древнейшее в списке преступлений, совершенных человеком, – преступление высокомерного самообмана. Иов, благочестивый, хороший мальчик, стремящийся заслужить благосклонность послушным поведением, сподобился встретить подлинного Бога. Те, кто на словах заявляют, что ищут религиозного переживания, не знают, о чем говорят. Лучше бы поостереглись высокомерия, чтобы не удосужиться религиозного переживания или чтоб оно не свалилось на них, как на Иова, со всем, что из этого вытекает.

В произведении неизвестного поэта, написавшего «Книгу Иова», нам открывается детальная критика племенного положения о контракте, соглашении; и хотя оно представляло собой лишь обещание праотцу Аврааму, его привычно считали с тех пор делом решенным. Теперь «Книга Иова» пересматривает это соглашение уже не как гарантию даровых благословений племени от их бога, но как призыв к более высокому мировоззрению, более ответственному «хождению» перед всемогущим Другим. Эго, склонное высокомерно выпячивать свою программу, оказалось окончательно накрыто Тенью Бога, иначе говоря, теневой стороной теологий, которые мы создаем для обслуживания своих потребностей.

Заметим, что проблема зла – это проблема человеческого Эго и образа Бога, который оно создает. Божественные существа, обитатели высших сфер, по-видимому, не слишком озабочены добром или злом. Они просто существуют, во всей своей непостижимой таинственности. Так называемое «природное зло» – это просто природная сущность. А так называемое «нравственное зло» оказывается очень нечетким в своих дефинициях, будучи зачастую функцией вариативных культурных контекстов. Проблема зла – это скорей проблема той части нас самих, которая расщепляет жизнь на противоположности вроде добра и зла, жизни и смерти, твоего и моего, в то время как совершенно очевидно, что природа или божественное не совершает такого расщепления вообще. Природа не дает никаких оснований предполагать, что она считает нашу нравственность злой или нас врагами, которым следует противостоять. Природа не «думает», она – это энергия, выражающая себя. Но мы думаем, размышляем, и наше мышление откалывает нас от природной сущности. К примеру, наш медицинский арсенал накапливается для борьбы со смертью – врагом, а совсем не с природным результатом природного же процесса. И, соответственно, те уловки, к которым мы прибегаем, чтобы оттянуть этот природный результат, характеризуются как «героические усилия». Видимо, чувствуя непрочность своего положения, Эго все сильнее цепляется за воображаемый контроль над окружением притом, что стрежневое послание всех великих религий заключается в доверии богам и принятии их воли. Как об этом сказано у Данте, In la Sua voluntade e nostra pace («В Твоей воле пребывает и наше спокойствие»). Легче сказать, чем сделать.

Обращение Яхве к Иову теперь выглядит иначе, чем кажется на первый взгляд. Это не жесткое требование признать над собой власть превосходящую. От пробужденного сознания Иова требуется, чтобы Эго открылось более дифференцированному образу Бога. Тот образ божественного, которого придерживается Иов, а вместе с ним и его племя, способен многое сказать о них, подобно тому как наши образы – о нас с вами, но очень мало – о бесконечности самой загадки. Осознанно или нет, но Эго хочет созвучности imago Dei со своими собственными программами – вот только боги никак не хотят умалиться, чтобы втиснуться в рамки наших ожиданий. Наш образ божественного – это образ нас, имеющий мало общего со сложностью, с трансцендентной реальностью того, что мы зовем божественным. Поэтому теневая проблема снова поднимает голову, Эго указывают место, а Иов обретает более широкую перспективу для себя и космоса. В своей расширившейся психологии и теологии он перевоплощается из разобиженного ребенка в благоговеющего взрослого. Теологический рост в большинстве случаев и всякий возможный психологический рост происходят тогда, когда большее побеждает меньшее, зачастую к немалому нашему разочарованию.

Исцеление – а еще лучше, расширение западного imago Dei — это постоянная тема нашей истории. Задачей греческой трагедии было не погубить протагониста, но скорей восстановить его в должном отношении с богами. Высокомерие и ограниченное видение подталкивают героя греческой трагедии к неправильному выбору, что порождает печальные последствия, но это же страдание и смиряет его перед трансцендентными силами. Подобную трансформацию мы видим на примере Эдипа. От мудрого правителя, не знающего ни себя, ни своих подлинных родителей, ни последствий своего выбора, – к ослепленному Эдипу, опозоренному и изгнанному, к Эдипу, возвращающемуся в Колон спустя годы покаянного странствия и благословляемого исцеляющим апофеозисом с последующим исцелением своего imago Dei и восстановлением правильных отношений с загадкой, которую мы называем «Бог».

Августин, борясь с той же дилеммой, выдвигает заимствованную из платоновской метафизики теорию зла privatio boni [121]. Его вера, характерная для подавляющей части иудео-христианского теизма, исходит из следующего положения: поскольку Бог – добрый, любящий, мудрый, справедливый, всемогущий и вездесущий, недопустимо, чтобы злу было позволено загрязнять божественное. При всем том, что в нашей истории существует негласное признание зла – автономной энергии, представленной как Сатана («противник») или Дьявол («наносящий удары»), невозможно предоставить злу равноправное место с добром, как это обстояло в более древнем дуализме. Таким образом, теодицея privatio boni утверждает, что зло – это отсутствие добра, и не есть производное добра. Зло – это отдаление от добра. (Теория эта на какое-то мгновение может показаться уму соблазнительной, но редко овладевает сердцем. Впрочем, ей суждена была долгая история, и до ХХ века она оставалась главным пугалом, на которого Юнг и обрушил своей «Ответ Иову».)