Валерий Гиндин - Психопатология в русской литературе

Истинное же название этого шедевра «Иван Грозный и сын его Иван (16 ноября 1581 года)». Вы видели прекрасное лицо царевича, будто это лик апостола или самого Христа с печатью мученической смерти? Это что, художественное воображение великого мастера или образ, писанный с натуры какого-то человека? Да, но не какого-то человека, а русского писателя Всеволода Гаршина, предвосхитившего А. Чехова в мастерстве короткого рассказа.

Илья Репин и Всеволод Горшин сблизились летом 1883 г. «С первого же знакомства», – вспоминает И. Репин, – «я затеялся особенной нежностью к нему. Мне хотелось его и усадить поудобнее, чтобы он не зашибся, и чтобы его как-нибудь не задели.

Гаршин был симпатичен и красив, как милая добрая девица-красавица… В лице Гаршина меня поразила обреченность. У него было лицо, обреченного погибнуть».

Тонкий портретист Репин еще за 5 лет до трагической гибели Гаршина, заметил эту печать смертной муки, которая отразилась на челе царевича Иоанна.

Воспоминания современников о Гаршине писались в ту пору, когда еще были свежи воспоминания о его страдальческой жизни, о его несомненном писательском таланте, о необыкновенной читательской к нему любви. Общий хор восторженных голосов сводится к описанию необыкновенной внешности и удивительном взгляде. «Это были – если можно так выразиться – мировые глаза. Они редко встречаются в жизни; по крайней мере, я больше ни у кого таких глаз не встречал. Они являются спутником великой, глубокой души. В этом взоре столько любви, столько снисходительности, скромности! Мне они показались как бы подчеркнутыми слезой», – пишет актер Д. Гарин.

Писатель Эртель вспоминает: «При первом же знакомстве вас необыкновенно влекло к нему. Печальный и задумчивый взгляд его больших, «лучистых» глаз, детская улыбка на губах, то застенчивая, то ясная и добродушная, «искренний» звук голоса… все в нем прельщало». Эти впечатления подчерпнуты от общения со зрелым Гаршиным, когда уже было известно о психическом нездоровье писателя.

Но вот впечатления о 22-летнем Гаршине, периоде Балканской войны подпоручика В. П. Сахарова: «С первого же взгляда меня поразили его глаза: темные, глубокие, они смотрели печально, но ласково и как будто манили к себе. Весь показался он мне хрупким, слабым физически, но таким благородным и добрым, что я невольно подумал: вот человек, который не может и не способен сделать зла».

Поэт Николай Минский прочел над могилой Гаршина на Волковом кладбище 26 марта 1888 года свои стихи:

Но вот в хор восторженно-благоговейных лирических воспоминаний, где иконописный лик Гаршина всегда страдальчески-печален, вторгаются диссонирующие ноты.

Может быть это связано с циклическим характером течения душевной болезни писателя, когда большинство современников наблюдало его в депрессивном расположении духа, и только, пожалуй, один автор «Мухи-цокотухи» и «Тараканища» К. Чуковский описывает Гаршина в мании. Вот, что он пишет в 1914 году: «Сильная и богатая натура, – свидетельствуют о нем его близкие», – он был здоров, крепок и ловок физически. «Он был всегда оживлен и весел… Он не только не был пессимистом, но вовсе не был скорбным, разочарованным, расстроенным человеком… он в свои хорошие минуты бывал большим юмористом… несмотря на свою затаенную грусть, – говорят его друзья, – он был человек в высшей степени жизнерадостный».

В этом – то и трагедия Гаршина, что он был здоровый и крепкий. Для такого человека безумие не крылья, а тяжкий груз.

Здоровому, веселому, крепкому жизнерадостному человеку – что ему делать с безумием, с галлюцинациями, с калейдоскопическим бредом, с вихрем кошмаров и иллюзий? Он затесался в толпу безумцев случайно, он здесь гость, а не свой, и тем он вдвойне несчастен – веселый и ловкий, здоровый и сильный человек!

Безумие для него не призвание, не стихия его души, оно для его творчества совершенно бесплодно, оно не дает его душе никаких питаний, и все его произведения свидетельствуют, что как безумен, он был неудачник, как бывают неудавшиеся педагоги, неудавшиеся доктора».

То ли будущий советский писатель пытался эпатировать общественное мнение о Гаршине через 26 лет после его смерти, то ли не имел ни малейшего представления о психиатрии и законах развития психических болезней, то ли в этом насмешливо – тенденциозном пассаже автор «Мойдодыра» заложил «второе дно», которого нам не дано увидеть?

Но, прочитав этот образчик разнузданной журналистики, у неискушенных читателей может создаться впечатление о том, что Гаршин и не болел циркулярным психозом, что вся его, пронизанная страданием и болью, беллетристика это не крик души, а веселые придумки, и прыжок в лестничный пролет с третьего этажа не более чем экстравагантная выходка.

Всеволод Михайлович Гаршин родился 2 февраля 1855 года в дворянской семье. Отец его был офицером кирасирского полка, участником Крымской войны 1853–56 гг., мать – из семьи морского офицера. Дед Гаршин был человеком жестоким, крутым и властным, порол мужиков, пользовался правом «первой ночи», заливал кипятком фруктовые деревья непокорных однодворцев. Дед по материнской линии был образованным и добрым до необыкновенности.

Отец – Михаил Егорович постоянно что-то изобретал, добивался признания собственных «изобретений», разрабатывал фантастические теории. В быту же был нетерпим своими «ненормальными» выходками.

«Нет кажется порока, – писала о муже мать Гаршина – «которым бы не наделила его природа: ограниченным умом, проникнутый всеми предрассудками необразованного русского помещика, подверженный притом часто припадками сумасшествия, он сделал жизнь для меня невыносимой».

Психиатр А. И. Галачьян в 1924 году опубликовал исследование генеалогического древа семейства Гаршиных.

Оказалось, что в семи поколениях у многих членов этой семьи проявляются патологические особенности психики. Психиатры ретроспективно дают краткую характеристику отцу Гаршина: «Добрый и кроткий, слабовольный картежник. Страдал циркулярным психозом: первый раз заболел на 3 курсе Университета. Назывался «Мишель странный». Под конец жизни страдал каким-то видом умственного расстройства, по словам сестер, писал проекты, которые адресовал на имя государя; неудачный изобретатель “канатной железной дороги”».

Мать Екатерина Степановна – смуглая статная красавица с бездонными черными глазами была образованной, начитанной женщиной.

Характером обладала властным, нетерпимым, неуравновешенным и капризным. Современник вспоминает: «…У ней каждый день гости и неумолкаемые литературно-житейские разговоры и вместе с тем какой-то нервный гнет, так что никому из гостей не приходит охоты весело, от души рассмеяться».