Алексей Шибаев - Психоанализ. Среди Миров, Пространств, Времён…

есть разница, кого в корень дерева поставить… я думала… ставила себя и папу…

(А я подумал, что корень дерева – первичное чувство себя = Самость /self/, длительное время спаянная с наложившимися образами фаллоса /пениса/ и груди /М. Klein/, затем трансформировавшимися в перверсную смешанную родительскую фигуру /Т. Ogden/, породившую чудовище-пациентку, обладающую всемогуществом, но обрушивающую безопасные мостки между нарциссическими внутренними пространствами и пространствами Эдиповыми /аналогия с идеями W. ВіоПу S. Resnik/y теперь свободно и безопасно находит самою себя в идентификациях с реальной матерью .

Такое реальное принятие моей матери далось мне нелегко. Пожалуй, только в собственном аналитическом путешествии мне удалось развеять виденье матери как чудовища, как вечно отсутствующей и замораживающей мой пенис Снежной Королевы. И моё «я и папа» для меня звучало принятием Эдиповой ситуации – ситуацией, где нельзя ни победить, ни проиграть. И ещё – что триангулярная ситуация «я – папа – мама» может быть столь же приемлемой и даже комфортной как и ситуация относительно меньшей конкуренции с бабушкой и дедушкой .

В переносе пациентки «я и папа » означало её устойчивую конфигурацию со мной как с «реальной» отцовской фигурой в её новой внутренней конструкции. Соотношение «здесь-и-сейчас » и «там-и-тогда» простроило новую генеалогию, пациентка оказалась способной не только «вернуться на новое место» /А. A. Semi/, но оказалась способной поместить свою Самость в начало своейистории и оценить свою историю как собственную развивающуюся перспективу, собственную автобиографию, а не как обязательное развитие ужасной, увечной, инвалидизированной истории своей матери, насыщенной тоталитарными объектами /J. Chasseguet-Smirgel', Р. Cupelloni, М. Sebek/ И эта перспектива обоснована опорой в сепарации на имаго отца, воспринимаемого с преобладанием «хорошести» /М. Mahler/

Конечно, мне бы тоже хотелось, чтобы моя маленькая дочь нашла меня, как пациентка нашла своего отца.)

я думала, что придётся затронуть и родственников бывшего мужа, у него есть сестра… я хотела по маминой линии глубже копнуть… по линии папы я даже отчества бабушки и дедушки не знаю, хотя, когда дедушка умер, я училась в девятом классе…

мама рассказывала о себе больше, и бабушка, мамина мама, много рассказывала: про то, как бежали от турецкой резни в Тбилиси, потом почему-то в Азербайджан…

родители тяжело жили… в Подмосковье, в Пушкино… дрова, колодец… папа учился и работал. Пауза.

(Да, я работаю с пациенткой … и я учусь у неё. Пациентка прекрасно чувствует меня и на завершающем этапе работы часто проговаривает мои невысказанные ассоциации /D. Winnicott, Р Casement/. Собственная глубина более не пугает Герду. Здесь её ассоциации свободно пронизывают различные ментальные пространства … и огромные пространства России – в том числе во временном измерении. Время тоже ментальная конструкция, оно может растягиваться и сжиматься /J. Kafka/. Герба сжато перелистывает листки своего генеалогического древа, я чувствую их страницами единой летописи, а не вырванными из истории фрагментами. Страницами единой летописи, которые греют её душу, словно костёр пылающих дров прохладным утром – перед дорогой уже без меня; которые могут напоить колодезной водой в конце нашего нелёгкого путешествия. Так я чувствую благодарность пациентки, столь сложно описанную М. Klein. Турецкая резня = геноцид армян, перенесённый бабушкой, принимается пациенткой как стойкость её женской идентификации. Линия отца, в переносе моя линия, менее разведана… интерес носит либидозный и поэтичный характер: Подмосковье, Пушкино… Интерес распространяется на других мужчин. Я ощущаю его очередным тестом – не буду ли я препятствовать выбранной пациенткой неинцестной тропинке/J. Weiss/…)

Я: Ну, где Вы теперь?

Г: Сначала я «поговорила» с родственниками мужа… с сестрой его… метнулась на работу, на совещание… вернулась к сыну… он всё зубы не вылечит… у него проблем много разных… я подумала – не были мы, я и мои дети, на могиле у бабушки, матери мужа… я и не знаю, где она похоронена… Пауза.

Я: Что Вы думаете про свой интерес к родословной?

Г: Может быть мне не хватает своей семьи, наполненности своей семейной жизнью… и интересно: захотелось, чтобы это было у меня внутри…

у меня, наверное, была частичная революция – всё, что было «до того», до анализа, всё было забыто… не дорожила я прошлым… меня ничего не трогало, ничего не было жалко… я и сейчас не довольна, как я поддерживаю отношения со здравствующими, с родственниками… зачем-то мне хочется всех объединить на листе бумаги… потом, если родственникам дать посмотреть, тоже будет интересно. Пауза.

(Семья перестала казаться подвалами Лубянки или геноцидом. Тема смерти носит схиму/хитон грусти, а не саван отчаянья, что может означать зрелое переживание расставания со мной /S. Freud/. Революция, точно, всегда фрагментация, дереализация и аннигиляция. Я думал, насколько пациентка умеет теперь сохранять внутри себя, вблизи своей Самости значимые образы, объекты. Герда стремится использовать опыт наших отношений, переживания аналитического путешествия.)

Я: Да, вбирать в себя свою историю, принимать свою родословную важно для того, чтобы чувствовать свою уникальность, неповторимость.

Г: Да. Молчание.

Я: Ещё это может означать для Вас – сохранить нашу историю, историю Вашего анализа, чтобы можно было использовать наши отношения в дальнейшей жизни… теперь это тоже Ваша история, Ваша родословная.

Г: Да. Конец сессии.

Сессия 1582.

Г: Сегодня ночью я видела сон: строгий сон, присутствовала какая-то женщина, кто-то создал аферу с квартирой, я была под прессом разоблачения, последствия могли быть негативные для меня… то ли я теряла собственность… та женщина должна была что-то разоблачить, и я должна была что-то потерять… всё было по-взрослому, и без шуток… сон был серьёзный…

я была рада, когда проснулась… слово «серьёзность» лезет в голову… я понимала – мне самой нужно решить проблему, и была неизбежность… может быть это как-то связано с окончанием психоанализа… и мне придётся нести груз ответственности… много на меня упадёт… будто я приготовилась принять неизбежное…

таких моментов много было в моей жизни… держать удар… я готовилась к этому во сне… мне придётся… так и будет в жизни…

(Прежние идентификации не исчезают в никуда, ранние енутрипсихические пространства сохраняются в глубинах бессознательной психики, примарные парциальные объекты всегда готовы актуализировать первичные сцены и устойчивые инфантильные эмоциональные и поведенческие модели при возникновении значимых эмоциональных ситуаций /J. Lichtenberg/. Не удивительно, что в конце путешествия, на пике сепарационных переживаний, после вербализации своих достижений и надежд, в психике пациентки всплывают ранние паттерны /J. Sandler, R. Ursano и др./ Герда раскрывает свою способность опираться на новые структуры, проросшие и развившиеся во время анализа /R. D. Stolorow/. Да, она может теперь справиться с монструозной матерью, создающей аферу в её квартире = в её психике, голове. С матерью, обвиняющей Герду в фантазиях найти самою себя, иметь уникальную Самость. С матерью, высмеивающей стремление пациентки обрести женскую идентификацию и идентичность /Е. Н. Erikson, J. Chasseguet-Smirgel и др./ Раньше эта ситуация сталинской травли выглядела для Герды непереносимо, поэтому она скрывалась от неё за шутками, несерьёзностью, смешливостью, юмором /S. Freud/ Сейчас пациентка готова серьёзно, по-взрослому воспринимать всю свою глубину, все аспекты своей личности. Она готова к тому, чтобы в дальнейшей жизни держать удар от конфликтующих и конкурирующих смещающихся и накладывающихся идентификаций.)