Екатерина Семина-Мак Фарлан - Как получаются французы. Личный опыт русской мамы, которая знает о французском воспитании все

Но бизу – это так, анекдот. Представьте себе, какие баталии разворачивались, когда речь шла о серьезных вещах – о здоровье, например. Когда родилась Саша (в 2001 году), нас автоматически приписали к поликлинике Филатовской больницы. А муж настоял на том, чтобы мы вызвали еще и врача из Европейского медцентра. Тут я очутилась между двух огней. У Саши в первые месяцы были проблемы с пищеварением, и врач из Филатовской – в один голос с моей мамой – твердила, как это серьезно, что Сашу нужно госпитализировать. До этого, конечно, не дошло, но рентген двухмесячной крошке все-таки был сделан, не говоря уже о миллионе анализов и часах ожидания в очередях. А вот доктор из ЕМЦ оказалась куда оптимистичнее: «Мамаша, – говорила она, – не переживайте. Все придет в норму».

Когда Саше было четыре месяца, мы все вместе отправились во Францию. Вот это было феерично! С одного фланга – моя мама («И народ чужой, и фрукты немытые, и песок грязный!»), с другого – свекр («А почему вы ребенка не хотите в ресторан брать? Ну и что, что плачет? Поплачет и перестанет. Ну и что, что там курят? Покурят и перестанут».)

Мне, конечно, поначалу был ближе наш подход: мы ж в России росли (даже в СССР). Но потом самой стало странно. Вот поехали мы в Турцию, сидим на террасе в ресторане, ужинаем. Ребенок, которому девять месяцев и никаких пищеварительных проблем уже и в помине нет, помыт, накормлен и уложен в номере. У меня рядом с тарелкой стоит «радионяня», которая периодически (каждые девять минут, если быть точной) разражается детским плачем. Я срываюсь с места, несусь в номер, укачиваю Сашу и возвращаюсь к тарелке. Только съем кусочек – и опять двадцать пять!.. На мой третий порыв французский папа за соседним столиком говорит Стефану: какая она у вас самоотверженная! «Русская!» – с гордостью отвечает муж.

В тот момент, конечно, невозможно было представить что-либо иное (ну, или если только совсем отказаться от ужина и сидеть с Сашей в комнате). Но многолетний опыт тесного общения с французами заставил в конце концов засомневаться. Конечно, плачущего ребенка оставлять одного нельзя. Но наверняка в течение первых месяцев жизни Саши можно было сделать так, чтобы к девяти уже не было необходимости так ее опекать («Просто курица какая-то!» – сказал бы мой свекр).

Но вернемся к «Урагану Марусе». В тот год мы провели во Франции все лето и почти всю осень. Дети ходили во французскую школу. Французская система позволяет отдавать детей в école maternelle , когда им еще нет трех лет. Это не просто детский сад, а настоящая школа для маленьких, со своей программой, уроками, проверкой знаний и каникулами. Оценок тут, правда, не ставят – выдают только раз в триместр ведомость с пометками по разным предметам: «усвоил», «в процессе закрепления», «в процессе усвоения», «не усвоил».

Дети учились, играли с друзьями, посещали разные кружки и мероприятия. Я наблюдала за ними, сопровождая то в бассейн, то в музей, читала книги и смотрела передачи о воспитании. Мы все больше включались во французскую систему образования – и я стала находить в ней все больше плюсов.

Когда мы вернулись в Москву, Марусю было не узнать: милая, послушная, добрая девочка, с сильным, но веселым и легким характером. Теперь Марусе семь, учителя ее обожают, родственники (в том числе французские!) души не чают. Мы не можем нарадоваться: отличница, спортсменка, да еще к тому же и юмористка (я уже третью тетрадку исписала ее перлами). Так что на русской почве французские методы дали прекрасный эффект. Какие же они? Пора поделиться моими наблюдениями.

Разумеется, эта книга – результат не только моих наблюдений и личного опыта. Я опрашивала родителей, учителей, врачей, психологов, социологов и, конечно, детей во Франции и в Москве – всего получилось несколько десятков интервью. А еще я проштудировала немало книг и статей, посвященных воспитанию во Франции, прослушала и просмотрела массу радио– и телепередач, посещала веб-сайты. По моей просьбе группа психиатров и психотерапевтов организовала семинар на тему «Воспитание по-французски» (они как раз собрались на свою ежегодную конференцию в Бордо)… Словом, перед вами – некий синтез точек зрения, мнений, суждений, убеждений… Мне было безумно интересно работать над этой книгой. Надеюсь, вам будет так же интересно ее читать.

Представьте сцену на пляже. На песке устроились несколько пар и группа оживленно щебечущих дам бальзаковского возраста. Рядом подростки играют в волейбол. Неудачно отбитый мяч летит сначала в сторону одной из пар, хлопает парня по голове, а потом приземляется на живот загорающей дамы. Дальше возможны два варианта развития событий. Русский: поднимается парень: «Ты что, очумел?! А ну, пошел отсюда…»; затем вступает дама: «Ах, вы такие-сякие, идите своим родителям по голове стучите…» – и т. д. Подростки забирают мяч и удаляются, бурча: «Сам ты очумел… дура старая». Французский (клянусь, сама была свидетелем тысячу раз!): парень подбирает мяч и бросает его мальчику, который произносит: «О, простите, мадам, мы не нарочно». Мадам ласково кивает: «Ничего страшного». Подростки сдвигаются чуть в сторону, чтобы никого не задеть, и при этом все улыбаются!

Почему во всем мире считается, что «лягушатники» – галантные и воспитанные, а «русскофф» – грубые и неотесанные? Ведь в наших системах образования довольно много общего (мы явно в этом ближе к французам, чем, скажем, к японцам или южноафриканцам). Может, французские мамы (или папы?) знают какие-то волшебные секреты?

Сами французы, кстати, считают, что сегодня никакой устоявшейся системы у них нет. Многие опрошенные мной учителя, психологи, социологи и родители в один голос утверждали: французская система образования и воспитания находится в поиске. Невозможно утверждать, что существует только один метод, общепринятая точка зрения, общие для всех правила. Хотя они, похоже, существовали еще в начале прошлого века. Считается, что в те времена никто особенно не задавался вопросом, как воспитывать детей. В семье царила жесткая дисциплина, и до Второй мировой войны дети просто не имели права голоса, все за них решали взрослые.

Но после войны многие ученые заинтересовались детской психологией. Большое впечатление на научное сообщество произвели эксперименты доктора Рене Шпица. В одном из американских городов он наблюдал за грудными детьми в двух детских учреждениях: в тюремных яслях, где матери-заключенные заботились о своих детях, и в доме малютки, где за новорожденными, отлученными от матерей, ухаживали опытные нянечки. Результаты оказались неожиданными для самого Шпица: дети, которые оставались с матерями в тюрьме, чувствовали себя значительно лучше. В доме малютки дети чахли и даже умирали, несмотря на интенсивный уход: какими бы квалифицированными ни были нянечки, они просто не могли окружить всех детей лаской и вниманием, заменив мать.