Виктор Ильин - Теория познания. Философия как оправдание абсолютов. В поисках causa finalis. Монография

7. Человеческие чувства, самоизъявления, поползновения души всегда личностны, уникальны. Никакой скрупулезной прозой, поэтической (вообще – литературной) армадой их не выразить. Как справедливо отмечает Бергсон: «Каждый из нас по-своему любит и ненавидит, и эта любовь, и эта ненависть отражает всю нашу личность. Но язык обозначает эти переживания одними и теми же словами. Поэтому он в состоянии фиксировать только объективный и безличный аспект любви и ненависти, и тысячи других ощущений, переживаемых нашей душой» 78.

Препятствие демонстрации персонально уникального – общесоциальная универсальность разговорного языка. Препятствие капитальное, но не непреодолимое. Смысл известных положительных усилий по избеганию восточной способности вливаться в «рой» покрывают варианты:

а) отказ от суждения (о чем нельзя говорить, о том нужно молчать);

б) упор на звуковой облик слов (тембровка, орнаментовка, мелодика, ритмика звучащего слова), осуществляющий настройку (верленовский призыв – музыка прежде всего) восприятия (здесь преуспел Фет, о котором Чайковский высказывал: «Он сделал шаг в нашу (композиторов. – В. И.) сторону»);

в) развертывание герменевтики.

Упрямая аналитическая честность, обязывая отдать должное двум первым неконцептуальным остроумным версиям, заставляет сосредоточиться на третьем исходе.

Начать с того, что язык воздействует на автора, автор на язык (у каждого озабоченного передачей внутреннего духовного строя самости литератора – свой язык, в первую очередь, конечно, лирика). Как верно подчеркивает Шлейермахер, язык зависит от автора, автор от языка. Чувство языка, проистекающее от чувства личностного (чувства его истории), предрасположено к выражению «души» говорящего 79, ее самораскрытию 80. С последним консолидировано «понимание», прогрессирующее по стадиям: обыденное – специальное (частная герменевтика) – общее (общая герменевтика как универсальное искусство понимания).

В таком рефлективном ряду, ясно, нет строгости (не достигается полного приспособления универсального языка к передаче уникальных душевных фигур человека); герменевтические акты всегда приблизительны. Между тем задание корреляции: постижение внутреннего персонального мира через постигание неповторимого языка – перспективно. Тем более оно перспективно в свете детализирующего реконструктивную процедуру комбинированного применения дивинационного и сравнительного метода: блок интуитивного провидения, прозрения, предпонимания с дискурсивной объяснительной аналитикой надежно перекрывает глизантинную топь нерационального персонального.

Познание в экзистенции. Было бы предвзятым преувеличением утверждать, что философская антропология – тематическая сфера, нетронутая рефлективной мыслью. Непреходящие всесторонние заслуги Паскаля, Монтеня, Кьеркегора, Фейербаха, Дильтея, Шелера, Плеснера, Гелена опровергают поверхностный некритично негативный взгляд на вещи. Независимо от этого, однако, трудно избавиться от ощущения некоей недоразвитости (сопоставительно с магистральными направлениями поиска в высокой теории – такими, скажем, как онтология, гносеология, социология) антропологии как сегмента философского знания.

Скудный запас идей, концептуальная полутьма моделей свидетельствуют не только об отсутствии мужества, здоровых претензий в среде первопроходцев; об отсутствии выверенной методологии освоения экзистенциальной реальности – тоже. Источник досадных и роковых ошибок здесь, по-нашему, – деиндивидуализация, усугубляемая переносом отработанных для нечеловекоразмерных познавательных контекстов приемов на человекоразмерные. Между тем антропологию нельзя крепить на неантропологии. Самый характер интеллектуального движения в человеконесущей среде взыскует трансформации ее традиционного представления.

Суть дела, не уставал повторять Дильтей, в невозможности прямых внедрений субстанциальных понятий в мир человечески переживаемого. К примеру, в науке «жизнь» – способ существования белковых тел. И это аподиктично, универсально. В экзистенции «жизнь» превращается в далеко не аподиктичную, универсальную «мою жизнь», которая может быть чем угодно, в том числе сплошным прощанием с «предметами и людьми, часто не обращающими никакого внимания на мой горький, безумный, мгновенный привет» (Набоков).

Продолжим развертывание дихотомий, вполне тонизирующих.

Бессмысленное для науки (непорочное зачатие) многосмысленно для ищущей экзистенции – католическая мариология сугубо озабочена продумыванием данного факта. Правда, до известного предела, удерживающего непосредственное чувствование, не требующего вырождения религиозного в теологическое посредством радикального перевода ощущений на язык формальных и формульных – типических, схематических – мыслей. В противном случае (в теологии как науке) – парадокс Фомы, согласно которому верующая бабка знает бога лучше теолога (оттого – реалистичное, хотя эпатирующее признание: «Все, мной написанное, – солома»).

В научном опыте «ценность» выражается ценой, варьируемой в широком диапазоне: объективная стоимость (императив производства – марксизм); субъективная стоимость (императив потребления – маржинализм); меновая стоимость (императив рынка – монетаризм); виртуальная стоимость (императив виртуального производства – виртуализм) 81. В экзистенциальном опыте «ценность» выражается мерилами человеческих значимостей – оценками и самооценками. Если с нами общаются сообразно нашим оценкам (самооценкам), мы горды. Если нет, мы впадаем в гнев. Если мы не дотягиваем до предъявляемых нам оценок (самооценок), мы испытываем стыд. Если нас ценят выше принятых нами оценок (самооценок), мы пребываем в растерянности. Ценности в модусе «стоимость» («собственность») в модусе «человек» («экзистенция») противостоит «внутреннее богатство»: «Чем больше ты лишен, тем ты богаче: ибо дух создает, чего ему недостает. Чем меньше у меня, тем сам я больше» 82.

Бытие в науке самодостаточно. Бытие в экзистенции не отмежо-вано от мироощущения: Флобер чувствует себя плохо, когда умирает от яда героиня («Госпожа Бовари»); Гельдерлин сходит с ума от смерти возлюбленной; Каролина фон Гюндероде сводит счеты с жизнью после разрыва с любимым.

Наука отрицает бессмертие, экзистенция допускает его. Дело не в мистификации, а в борьбе за «свою человеческую сущность» (Фромм), в рамках которой тот же Грановский поверял: «Может, вам его (бессмертия. – В.И.) не надобно, но я слишком много схоронил, чтобы поступиться этой верой. Личное бессмертие мне необходимо». Необходимо для страстного желания «выразить действительную сущность собственной жизни» 83.