Евгений Медреш - Идеи и отношения

Личность, как процесс, – это прежде всего процесс взаимодействия. Не только с другими людьми, но и с миром идей и образов, а также с собою, своими чувствами, желаниями, ресурсами. Если принять подобный подход, то можно пережить удивительное ощущение «утраты – обретения» себя. Действительно, если есть пару минут свободных от суеты, Я – это ведь не то, что я пишу в своем резюме. Не то, что я знаю, не то, во что верю или кем работаю. Не должность, не статус, не тип. Не холериксангвиник-флегматик-меланхолик… Люди, кто я?..

В этом есть много пугающего и много ресурсов. Пугающей может быть утрата определенности себя . Оказывается, я плохо алгоритмизируюсь и предсказываюсь. Могу планировать и стремиться, но, боюсь, не всегда смогу соответствовать не только чужим ожиданиям, но также и своим собственным… Правда, я вполне отчетливо проступаю в своих желаниях и выборе, – но этот я все-таки достаточно разный в каждом новом своем чувстве, новом процессе взаимодействия.

Конечно, если меня идеально зафиксировать и смотреть внешним взглядом, то тогда мой бездыханный и несопротивляющейся Self выглядит безусловно структурой. Особенно, если это над собою учинил я сам. А структуру и надлежит рассматривать извне, исследовать, бесстрастно и безнаказанно разбирать на элементы.

И только в процессе можно участвовать . Подмена участия поиском причинно-следственных схем лишь тормозит процесс разными детерминистскими иллюзиями, а то и попросту вываливает меня из него.

В душе нет кости или каркаса . Нет жестких закономерностей, однозначно воспроизводимых схем. Нет перфокарты или электронного чипа с установленной программой. Личность – это процесс осуществления человека. Количество возможностей и вероятность вариантов этого процесса лишь в некоторой степени обусловлены временем и фоном. Отсутствие каких бы то ни было гарантий – плата за возможность переживать уникальное событие.

Как структура я с неизбежностью должен быть монологич ным и монотонным. А ведь монотонность разрушает не только мосты. Как процесс я могу быть полифоничным, могу быть разным, не утрачивая своей идентичности.

Исключительно важное и замечательное право быть разным, оставаясь собой . Я осуществляю себя в контакте с другим (или другими). Похоже, я в значительной степени принадлежу этому каждому новому контакту. Но и этот другой находится не вне процесса нашего контакта, он такой же равноправный участник его, как и я. Каждое взаимодействие уникально, и в каждом из них, в котором я подлинно присутствую, то есть присутствую в контакте – я разный.

То есть, может ли человек, читающий Кафку и Кундеру, заниматься бизнесом? Может ли хирург любоваться человеческим телом, а не только его возможным диагнозом? Может ли политик кого-нибудь любить бескорыстно? Совместимо ли это?

По крайней мере, эта совместимость возможна, – если я способен слышать контекст, видеть вокруг себя разные и реальные лица, а не навязчивую тень собственной проекции, и сам готов пробовать издавать не только какую-то одну свою любимую ноту, но и все остальные, включая, по возможности, также диезы и бемоли.

Я однажды обнаружил у одного товарища такое личное свидетельство: «Многие периоды и годы моей жизни очень разные. Настолько разные, что некоторые из них даже не разговаривают друг с другом». Не знаю, насколько счастлив был этот человек, но его свобода и душевное здоровье впечатляют.

Да и вообще гештальт – это не про счастье. В том смысле, что занятия гештальт-терапией, даже регулярные, и даже в качестве клиента, счастья не гарантируют. Гештальт – это про свободу. Которая в древней китайской традиции получила, например, такое трактование: « Иметь причину своего поведения в себе самом ».

Счастье – это благодать. Благодать не тренируется, она нисходит. Счастье невозможно сделать, но его можно ощутить. А вот ощутить его возможно, лишь будучи свободным. Но гарантированного обещания про это никто не давал… Но вкус жизни появляется именно там, где нет гарантий.

В конце ХХ века было установлено, что идеи глобального планирования очень опасны для общественного устройства, склонны перерождаться в токсичные утопии и оканчиваться скверно. Точно так же эти идеи поступают и с отдельным человеком. Особенно, если человек ставит достижение некоторых внешних целей условием своей жизни.

Карл Юнг описывал случай одного своего пациента, который очень хотел жить, читая философские книги и слушая хорошую, на его вкус, музыку. Для реализации этого он поставил перед собой цель заработать достаточно приличную сумму денег, купить себе дом и собрать в нем необходимую библиотеку и фонотеку. И потом уже делать то, чего он изначально хотел.

Человек занялся бизнесом, и действительно годам к сорока заработал около миллиона марок, купил дом, книги и все прочее, но когда собрался предаться чтению и музыке – выяснилось, что у него уже не получается этого хотеть . Вроде как цель достигнута, но что-то непоправимо изменилось. И то, что он себе когда-то задумал, сейчас ему неидентично . Бизнес, бывший средством, так его и не привлек, а подпиравшее его жизнь желание исчезло.

И Юнг завершает свое описание глубоко меланхолично: «К тому моменту, когда мы встретились, распад личности этого пациента был уже необратим»…

Довольно плоской, уязвимой и подверженной переживанию «поражения и катастрофы» оказывается жизнь, построенная в планово-целевой парадигме. Достигнутый результат чаще всего будет иным, чем тот, который намечался изначально. Но даже если вдруг он маловероятным образом совпадет с исходной целью – его уже может не хотеться.

Можно, конечно, менять задачи: от кандидатской – к докторской, от квартиры – к даче… Повесил перед собой морковку – достиг. Повесил перед собой другую морковку – достиг. Повесил перед собой следующую морковку – достиг. Молодец, ишак…

Гештальтист пробует смотреть на жизнь через другую парадигму – парадигму самоидентичности . Ведь не только же какая-то конкретная цель оправдывает мое проявление себя в этом мире, моих убеждений, ценностей и чувств, например, моей смелости, или терпения, или увлеченности, – но они и сами по себе ценны, вне всякой цели. Цели, которые я перед собой ставлю, возможно вообще лишь являются разновидностью аперитива. И я назначаю их себе, когда у меня есть потребность проявиться. Скажем, проявить саму по себе мою смелость. Или терпение. Или увлеченность.

Любое более-менее устойчивое выстраивание будущего состоит в идентичном и полном проживании настоящего. Если я хочу увидеть свое будущее – я смотрю на свое настоящее. И если я принимаю свое настоящее и доверяю ему, то у меня в будущем располагаются возможности, а в прошлом – радости и ресурсы. А если я избегаю своего настоящего, игнорирую его, обесцениваю, или проделываю со своим настоящим еще какие- нибудь малодостойные или поспешные манипуляции, то мое будущее съедено тревогой, а мое прошлое – депрессией.