Ирина Соловьёва - Поэзия одной строки… Публицистические очерки о творчестве поэта Терентiя Травнiка

Не один год Терентiй – «уставший скиталец, надорвавшийся от перемен», ездил пожить и потрудиться в разные православные обители. Начало таким поездкам было положено в далёкие 90-е годы прошлого века, когда поэт вместе со своим старинным другом, знаменитым живописцем Вадимом Геннадьевичем Овсянниковым, ставшим позже священником, стал путешествовать по России, делая совместные литературно-художественные зарисовки. Много позже эти удивительные дневниковые записи перерастут в художественные произведения «Песнь земли русской», «По весям и по градам», «Губернский круг» и положат начало совместной работе Травнiка с фотохудожником Татьяной Викторовной Кудиновой в проекте «Москва московская», вместившем в себя тысячи фотографий города, точнее его центральной части, сделанными в течении весенне-летнего периода 2005 года. Сейчас эта значительная работа стала бесценной, ибо многое, запечатленное фотографами, увы, навсегда исчезло с лица московской земли.

Путешествуя, поэт посетил немало храмов Подмосковья. Усадьба Антона Павловича Чехова в Мелихово, точнее храмы Рождества Христова и Крестовоздвиженский, что расположены недалеко от этой усадьбы, напрямую связаны с именем поэта. Более десяти лет возрождались они Терентiемъ и его многочисленными друзьями под духовным окормлением настоятеля иерея Вадима. Сохранилось четыре трехчасовых фильма об этом времени «Мелихово на рубеже веков». В воссозданном храме приняли таинство святого крещения некоторые из друзей Травнiка, а в январе 2002 года в храме Воздвижения Креста Господнего венчались родители поэта.

Продолжая тему, надо сказать, что не всегда поэт паломником посещал обители, но бывало и трудником, трудясь во Славу Божию. Монастырская жизнь – жизнь особая, к ней не столько привыкнуть надо, сколько полюбить, прочувствовать со всеми ее немудреными делами. А дела всякие бывали: приходилось и просфоры печь, и на пилораме потрудится, и на клиросе петь, и пономарить, и алтарничать – все по благословению. Вот как описывает монастырскую жизнь Т. Травнiкъ в одном из своих писем: «Пять утра. Вот и подъем. Еще с вечера решили с отцом Феодором поехать на рыбалку. Спалось плохо. Всю ночь тоскливо кричала сова, а вот и петух подхватил и продолжил совиную ноту, но как-то мажорно, по-утреннему, с эдаким август о вским мордентом. Еще темно и безлунно, и очень, очень тихо. Готовим резиновую лодку, молчим. А еще в моё послушание нередко входит сбор грибов. Гуляю по лесу, да собираю. Места грибные здесь, бывало, за день принесешь ведер пять опят и плетеную корзиночку подберезовиков и подосиновиков. Потом сестры, что на послушании при монастыре их обрабатывают да по банкам, это на год к трапезам, да на посты…».

Из дневника поэта:

«Иногда дороги мне напоминают линейки в школьных прописях, а я, странствующий по ним, должен правильно что-то написать, пройдя по этим линиям своими шагами. Иду и пишу… Пишу сначала взглядом, потом вдохом, потом шепотом и, наконец, слогом и словом. Многое в моих дневниках начинается с линии этих самых дорог, русских дорог, родных и таких знакомых своей неизвестностью. Дороги и люди, люди и судьбы, судьбы и время, время и жизнь. Кто-то шел до меня, кто-то обязательно пройдет и за мной следом. Сегодня это дороги, завтра это – года. Года так похожи на шаги, только их значительно меньше дано нам в жизни. Шаги, они летят невообразимо быстрее, они мимолетны. Когда жизнь воспринимаешь, как должный для прохождения путь, то все становиться иным, значимым я бы сказал…»

А вот еще одно письмо, в котором Травнiкъ упоминает о звоне, о благовесте, теперь уже ночном. «Жизнь при храме всегда тиха и таинственна, и не нужно особого воображения, чтобы размыть границы времени и ощутить себя в каком-то ином состоянии, в ином веке. Пришлось мне звонить как-то в колокол в полуночницу. Колокольня высокая, о трех ярусах, подъем по винтовой лесенке, в проемах летучие мыши, щурятся и жмутся, поднимаешься медленно – уж больно проем узок, и вот ты наверху один, и только ветер и ночь. Колокол самый тяжелый. Удар должен быть одиноким и негромким. Медленно раскачиваю язык и вот… Кажется сама ночь спархивает с веток от удара, тихо, как падает с ветки зимний снег. Нечасто доводилось звонить, а ночью и подавно впервые. Мерный бой ночного колокола. Ночь впитывает бархатный баритон бронзы, и он растекается по округе, как чернильная капля по промокашке в школьной тетрадке, и ни одна птица не вспорхнет от испуга. Это и есть гармония черно-синего бархата, гармония ночного колокольного звона. Звучит нота ми, нота Земли, а Земля еще спит. Звонить ночью – это как беседовать с тайной. Сперва, боишься – как это так? Тихо… И вдруг звон. Потом сознаешь, что это не крик пьяный, не лай собачий, не выстрел, это колокол, точнее кол-о-кол, так возвещали в далекой древности, ударами древком по древу. Бронза пришла позже, а слово „колокол“ сохранило свою древесную тишину. Я чувствую это и не звоню, а, скорее, шепчу ночи на ушко: я тихонечко буду звонить, в… колышек-о-колышек… Господь дарует благовест – благая весть – Евангелие – даже слов не надо, звони – и все понятно будет, и дрожит туман, сам видел… Вот она – молочная река, а вот – кисельные берега, и у каждого они свои, главное, чтоб звон получился… ма-ли-новым – не кислым, а кисельным, питательным, обволакивающем изнутри каждое внимающее сердце».

Именно там, в монастырской тишине или в сельском храме, слушает поэт как «читает инок в башне старой неусыпаемую Псалтырь» и «с молитвой свечной отклик ждёт душа, посылая требы в небо». Главная цель – это уединение, возможность остаться наедине с собой, ощутить движение и голос «своей заштопанной души», когда она на повечерии «воспаряет, сбрасывая путы». Всё это даёт поэту ответы на вопросы, связанные с поиском человека себя в этом мире, в этой жизни, ответы на вопросы, обращенные к смерти, к любви и к Богу.

Монастыри – это «форпосты всех эпох», которые и по сей день хранят Русь от бедствий и разрухи. «Раем белоствольных колоколен и белокаменных церквей» называет поэт «землю-земель родную Русь». Взглянешь на православные храмы, деревенские чудо-церковки с их лампадками, мерцающими в полумраке перед иконами, и возрадуется, и воспарит душа умиленно и кротко. Т. Травнiкъ сравнивает икону с небом – сколько глубины и простора в этом образе! Какое благоговение и трепет души испытывает каждый, прикладываясь к иконе, к миру горнему…