М. Воловикова - Представления русских о нравственном идеале

«Был момент малодушия, когда я захотел выдавить из себя радость, слиться с народом в его “свободе”. <���…> Я шел по Остоженке в народном шествии в день парада и пьянил себя. Однако этого хватило на полчаса и ничего не вышло кроме омерзения. <���…> А между тем кругом все сходило с ума от радости, и как я ни сторонился в эти страшные дни, но и мне приходилось попадать в круги профессионально радующихся» [72] Там же, с. 334. .

Трудно ходить «мрачным Гамлетом» среди толпы, охваченной другими чувствами. Для сопротивления напору толпы нужна огромная внутренняя сила, коренящаяся в работе по осознанию происходящих процессов и в ясном понимании и искреннем принятии истинных ценностей, противоположных революции.

Излечение от романтики революции, которой интеллигенция в России была увлечена практически повсеместно, происходило, когда под удар попадали главные ценности личности. Для Зинаиды Гиппиус, жены Дмитрия Мережковского, известной в свое время поэтессы, этими ценностями оказались культура и вообще сама возможность поддержания и сохранения жизни. До революции самые блистательные российские умы с увлечением играли в идеи революционного преобразования общества [73] С. Булгаков писал: «В то время, около 1905 г., нам всем казалось, что мы-то именно призваны начать в России новое религиозно-революционное движение (позднее, когда это уже было брошено нами, это было подхвачено и опошлено декламацией Мережковского, который сделал своей теноровой специальностью ноту революция-магия). Это были своего рода «бессмысленные мечтания», которые и обличила жизнь». Там же, с. 320. . И вот дневниковая запись З. Гиппиус от 8 февраля 1918 г.:

«Мы же, вот мы, сознательные люди России, – мы бессильны и рабы, и потому виноваты совершенно так же. Сознание без силы – ничто, хуже, чем ничто. Даже гибель не искупает вины знающих и не делающих так. <���…> Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме Михайловского и Тригорского (исторических имений Пушкина). Но ведь уничтожили и усадьбу Тургенева, осквернили могилу Толстого…» [74] Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 361.

Слова о «знающих и не делающих» – вольное цитирование Нового Завета. Если записи до февраля 1917 года наполнены ожиданием изменений, а большевики, как малозначительная сила, едва упомянуты, то теперь происшедшее вызывает сожаление (раскаяние) о том, что ум, знания интеллигенции не стали делом, а остались лишь разговорами.

Особенность дневниковых записей, в отличие от воспоминаний, состоит в том, что здесь каждый день фиксируется своим итогом, своею мыслью, и часто (особенно в период социальных потрясений) противоречит мыслям, высказываемым ранее. Дневник позволяет увидеть момент развития мысли и вообще картины происходящих событий.

И в «тетрадях» З. Гиппиус, и в дневниковых записях ее современницы Анны Ахматовой сохранились свидетельства об ужасном послереволюционном холоде и голоде в Петрограде. Обе поэтессы особенно страдают от отсутствия света. З. Гиппиус несколько раз с досадой вспоминает «декретное» время. Запись от 18 мая 1918 г.: «Нынче, во второй раз, электричество стало гаснуть в 12 ч. А так как большевики переводят сегодня часы на 2 ч. вперед (?!), то, значит, в 10 часов. Веселая жизнь» [75] Там же, с. 371–372. . По более поздним записям (особенно в дневниках Ахматовой) видно, как любым источником света – огарком свечи или светом из окна – будут пользоваться, чтобы иметь возможность писать.

Самым тяжелым испытанием остается все, что связано с крушением надежд. По записям видна и динамика этих надежд. Сначала (до февраля 1917 года) – на демократические революционные изменения в России, затем – на то, что большевики – это случайность, которая вот-вот кончится, придет помощь от цивилизованной Европы: от Франции или Англии… Но заканчивается одна «тетрадь», другая, заполняются «вставки» в дневниковые тетради, а от Европы не приходит освобождение. Кому и когда нужна была сильная Россия? Но это мы сейчас можем видеть по прошествии стольких десятилетий и Великой Отечественной. Однако, находясь внутри событий, исключительно сложно составить точную картину происходящего. Скорее, период резких социальных изменений сам является проверкой всего, что было продумано, понято и как-то объединено в единую картину понимания, объяснения и прогнозирования социальных процессов. Запись З. Гиппиус от 3 мая 1918 г.:

«Немыслимо, невозможно – разобраться даже примитивным образом в нашем хаосе. Нельзя думать, нельзя чего-нибудь разумно желать, нельзя иметь точку зрения» [76] Там же, с. 370. .

Видимо, такая революция не присутствовала в представлениях подавляющего числа российской интеллигенции, несмотря на знание о предупреждении Пушкина и Достоевского, лучше понимавших и чувствовавших Россию и ее народ. «Петербургские дневники» фиксируют попытки как-то справиться с ситуацией, объяснить ее, но, главное, они показывают, насколько реальные события опережают возможность человека понять их. Отсюда путь к долго не заживающей травме. В записи З. Гиппиус от 21 мая 1918 г. присутствуют безликие «они» как слепая, неразумная сила:

«Перевели часы – на два часа вперед! Послали по деревням вооруженные банды – отнимать хлеб! Грабят так, что даже сами смеются. Нет тени примитивно-человеческого смысла в том, что делают. Все разрушили, обещали и дальше так. А печать начисто удушили. Журналиста Петра Пильского засадили в тюрьму за документальное доказательство: 14 из правящих большевиков клинически помешанные, пользовались лечением в психиатрических больницах. Топливо иссякает. Стали везде тушить электричество в 10 ч. вечера (пишу при керосиновой лампе, и она гаснет)» [77] Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 374. .

Заканчивается еще одна «черная тетрадь». В записях, датированных 1919 годом, появляется, хотя и отрицательная, но определенность в связи событий: «Если кто-нибудь не возвращается домой – значит, его арестовали». «Если ночью горит электричество – значит, в этом районе обыски» [78] Гиппиус З. Живые лица. Стихи. Дневники. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 177–178. .

З. Гиппиус практически ничего не пишет о своих переживаниях, связанных с нарастающим голодом и холодом. Здесь сказываются воспитание и приоритет ценностей. Дневник точным и образным языком фиксирует то, что наблюдает сама писательница. Водораздел оценок проходит по границам нравственного идеала в том виде, в каком он сформировался у этого человека во все предшествующие годы. Этот идеал питают и поддерживают культурные ценности и образы конкретных людей, в своих поступках в это трудное время соответствующих этому идеалу [79] Вообще традиция частого, почти ежедневного отчета о происходящих событиях, фиксация результатов их осмысления в дневниковых записях в прежние годы среди образованных русских людей была очень развита. В дневниках отражено то, что действительно представляется важным для человека в тот момент, когда он делает запись. По заметкам З. Гиппиус, С. Булгакова можно видеть, насколько дорожили дневниками и как жалели, когда дневники за какой-то период терялись. . Запись от 9 января 1918 г.: