Леонид Китаев-Смык - Организм и стресс: стресс жизни и стресс смерти

Псевдодебильность, псевдорегресс личности у солдат с гебоидными проявлениями военного стресса были больше заметны, чем у солдат с другими деструктивными его проявлениями. «Отказ» от разума, но без потери активности поведения (снижение активности было у «депрессивных»), сохранение поведенческой активности, но с подменой ее на самозабвенно глупую подвижность под огнем противника – все это обрекало такого человека на быструю гибель в виде бесполезной жертвы. Офицеры сообщали мне, что при первой возможности таких солдат отправляют в тыл.

Можно предположить, что гебоидное поведение определенного типа солдат в изнуряющей боевой обстановке – это некий аналог гебофренного психопатологического состояния. Это не так. В отличие от него «дурашливое» поведение солдата было функциональным состоянием, проходящим после исчезновения экстремально-критической обстановки непрерывных боев с большим числом потерь, картин смертельной опасности, травмирующих психику солдат.

За время боев они стали отличаться застойной, брутальной (англ., фр. brutal – грубый) злобностью. Совершали неадекватные обстановке гиперагрессивные действия по отношению к другим солдатам, к старшим по званию, к местным безоружным жителям-чеченцам и к пленным боевикам. Такие солдаты опасны и для окружающих, и для себя, особенно когда в руках у них оружие. В солдатской среде за ними укрепились жаргонные клички « остервеневшие», « озверевшие». В обстановке боя чрезмерная злобность лишает их возможности трезво осмыслить ситуацию, вовремя укрыться от огня противника. «Остервеневшие» – легкая жертва для пули противника. Офицеры сообщали мне, что многих «остервеневших» (солдат со стрессовыми реакциями брутального типа) уже нет в живых.

Как объяснить застойную агрессию «остервеневших»? Во время боевой обстановки вспышки злобы, агрессивности при экстренной мобилизации военных навыков (как первая, обязательная фаза комплекса стрессовой активности – см. раздел 2.1.3) ускоряют, усиливают реакции на опасность. Это служит повышению эффективности боевых действий.

При успешном завершении экстремальной ситуации «на сцену» выходит вторая фаза этого стрессового комплекса: триумф, радость с проявлениями экстаза. Она – в ликовании, сопряженном с различными вариантами отношения к поверженным противникам: игнорированием («вытеснением» из сознания) неприятных воспоминаний о них, прощением (в историческом смысле – это включение их в число своих подданных) либо злобной радостью, но уже не в виде боевой злобы, а в форме садизма, жестокости дальнейшего их подавления и мщения за прошлый страх, скрывавшийся под злобой боя.

На каждой из этих фаз комплекса стрессовой активности «боевые эмоции» могут болезненно застопориваться. У солдат со стрессовыми реакциями брутального типа эти эмоции застопорены на этапе агрессивной злобности, неадекватно подавляющей другие, более уместные эмоции, когда боя уже нет. При этом в психике таких солдат, видимо, застойно продолжается сражение, но реального противника подменяет укоренившийся ужас смерти: образы смертельных мучений друзей, несущих смерть врагов и страха за свое бренное тело, готовое испытать боль смертельного ранения.

Эта внутренняя, душевная борьба, постоянная «раздражительная злобность» истощают психику солдат, ведут к психопаталогии. Такие солдаты нуждаются в лечении.

Можно выделить еще шизоидные,то есть галлюциноидные и бредоподобные проявления военного стресса. Они возникают в условиях боевой неопределенности, если опасность велика, но не ясно, откуда, когда и какими силами будет нанесен удар врагом. Эти симптомы боевого стресса более вероятны, если солдаты изнурены войной. Иными словами, при дефиците конкретной информации об опасности создается монотония сильного боевого эмоционально-интеллектуального напряжения. Еще хуже монотония кровопролитных боев и обилие смерти при полной неопределенности того, когда же это все кончится. При этом у отдельных солдат возникают явления, похожие на галлюцинации или сны наяву. Чаще такое случается ночью. Солдату мерещится или даже видится подкрадывающийся или открыто идущий противник. Среди ночных шумов кажутся отчетливо различимыми бряцание оружия, звуки моторов, чеченская речь и отдельные слова. Солдату, у кого это случилось, товарищи говорили:

– У тебя «глюки» начались.

Над солдатами шизоидного типа смеялись и называли их «глюками». Они в обиде скрывали свои, как некоторым из них казалось, «сверхспособности», или «наваждения», и обращались к автору этих строк как к врачу за советом.

Офицеры сообщали, что у солдат на войне «глюки» бывают, но редко. Сколько подверженных им людей и какие они в психологическом смысле – определить трудно.

– Начал солдат задумываться, смотрит куда-то, не докричишься до него – жди «глюков», – рассказывал мне командир взвода.

Такое проявление военного стресса в большей степени, чем другие, ждет своего исследователя. Оно напоминает зачатки неразвернувшейся стадии реактивных психозов галлюцинаторно-бредового типа. Это могут быть временные, излечимые проявления травматического стресса. Психиатры с ними, как правило, не встречаются, так как к ним больные приходят с войны с развернувшимся реактивным состоянием. Причинами фронтовой стрессовой шизоидности могли стать и экстремально жуткая монотония кровопролитных боев, но вместе с этим и врожденная предрасположенность изнуренной боями души (психики) солдат (и офицеров, хуже, если и генералов). С исчезновением давления военного стресса «глюки» исчезали. Их можно рассматривать как элемент реактивного состояния, может быть, как ложные галлюцинации. Возникновение ничем не оправданной непроходящей злобы или нетерпимо болезненной обиды могли быть квазибредовыми состояниями. Но в некоторых случаях они могли стать проявлением большого психоза, пробужденного войной.

Итак, имевшиеся к началу пребывания в зоне боевых действий у солдат срочной службы доминирующие (преобладающие) и манифестированные (заметные) их различия можно было расставить по шкале «активность-пассивность» их боевого и просто человеческого поведения. К четвертому месяцу участия солдат в кровопролитнейших боях (в январе – апреле 1995 г.) эти их различия исчезли. Большинство солдат, оставшихся в строю, выживших, характеризовались успешностью в боях и «нормальным поведением» в условиях фронтового быта. Их поведение можно назвать конструктивным. Они адаптировались, претерпев военный стресс. Но немало было и тех, кто, напротив, стал хуже приспособленным к фронтовой обстановке, менее успешным в боях, чем был, когда только прибыл на фронт. Их поведение стало деструктивным. Вряд ли у них произошла дезадаптация (разрушение привычности) к боевой обстановке – ведь у них адаптированности и не было.