Геннадий Старшенбаум - Психоанализ сновидений. Практикум расшифровки тайного языка нашего Я

Я в танцевальном клубе, там мои коллеги, они удивлены меня здесь видеть. Директриса, с которой мы были в ссоре, танцует, потом подходит ко мне и говорит: «Что ты сидишь с журналами? Так ты красоту не сохранишь. Я сегодня выбирала, пойти молиться или танцевать». Она лечилась в Индии по аюрведе. Я удивляюсь, что она выбрала танцевать. Она говорит, что вожделела преподавателя. Я говорю, что сексуальное желание меня пугает. Ручей превращается в реку, мост теперь впереди, я говорю вам: «Там лошадь плывет, а на ней собака лежит. Лошадь спасает ее». Вы говорите, что, может быть, они просто плывут. Они выходят на сушу. Лошадь кладет собаку на землю, та не может двигаться. Она охотничья, была пестрая, как долматин, а на земле становится белой.

Я с родителями на даче. Папа пытается подружить со своим котом соседского мальчика, но тот не реагирует на кота. Мама вскапывает грядку, кот ищет во вскопанной земле мышек, мама хвалит его за это. Темная земля смешана со светлым песком.

У них все собаки ищут мышек. Папа потакал им, они играли с ними, пока мыши не умирали (улыбается).

– Вы сейчас на стороне собаки.

– Да, мне было весело. Они портили урожай. И я была на стороне сильного. Папа травит собаками кошек, хотя их любит.

– На огороде мама хвалит собаку.

– В жизни она нейтральна. Во сне папа пытается подружить кота с мальчиком, в жизни он никого не сдруживал, этим занималась мама.

– Во втором сне мама упорядочивала всё по-своему, вам интересно, какие у нее критерии?

– Когда вмешиваются в мое пространство, мне это не важно, я только хочу убрать этого человека из своего пространства.

– А если он не враг, разве нельзя выяснить, почему он так?

– Я пять лет потратила на Резо, а он только прошелся по моим ранам. Не собираюсь я в нем разбираться, и с женщинами тоже. Биологический отец со своей перепиской разжег такую агрессию, что просто из автомата бы перестреляла всех.

– Это похоже на агрессию мамы или папы?

– Мама молчала.

– Она радовалась вашим страданиям?

– Нет. Мама всегда подчеркивала, что папа жестокий. Да и во мне этого много. Я бы радовалась мучениям умирающего врага. Надо выпускать куда-нибудь этот садизм. Я бы выпустила на сестру (улыбается), но потом включился бы мазохизм.

– Мазохизм затормозится инстинктом самосохранения. А садизм?

– Да, мы над этим не работали.

– Вы приписали его маме.

– Когда она мазала люголем, она успокаивала свою тревогу.

– Но ведь не радовалась.

– Для меня тревога страшнее садизма. Подруга в очередной раз пропала на несколько дней, мы разобрались, что она видит во мне свою маму и мстит ей. Она призналась, что не чувствует себя передо мной виноватой.

– А с папой вы дружите или ограничиваетесь дружескими жестами?

– Я очень боюсь близости. Потеряю тогда, на кого злиться. Папе невозможно сказать, что я его люблю. Он изобразит, что ему всё равно. Скажет, ты придумала ерунду какую-то.

– Такое бывало?

– Мне очень засело, когда сестра разводилась, она попросила папу обнять ее, он сказал: «Что ты придумала? Зачем тебе это надо?»

– Она дарила ему свою любовь или требовала от него?

– Действительно… Так просто, а я путаюсь.

На работе очень некомфортно, никто не хочет работать, приходится всех пинать. Вчера был танцевальный турнир. Она впервые танцевала на заключительном балу сальсу с партнером, получилось очень хорошо. Перед турниром ей приснился сон на второй день месячных.

Я иду с папой босиком по влажной дороге после дождя. Это коричневая грунтовая дорога, посыпанная бесцветным битым стеклом. Я боюсь: изрежу себе все ноги, будет больно и много крови, попадет инфекция. Удивительно, что обутый папа не замечает, что я босая.

Жанне часто снится, что она босиком в туалете, в коричневой жиже, это вызывает удивление и омерзение. Она показывала папе видео своих танцев при маме и сестре, чтобы та завидовала. Папа сдержанно хвалил: «Нормально». Сестра занималась бальными танцами профессионально, но после окончания школы по настоянию родителей бросила их. Папа считает танцы баловством. Жанна послала ему видео своего выступления и со страхом ждет его реакции.

Ее первой несчастной любовью был Саша. Она навязывалась ему, но они только целовались. Они договорились о сексе, она сказала, что девственница. Они пришли к ней в институтское общежитие, она очень нервничала, у него не возникла эрекция. Потом все получилось, ей было больно, крови почему-то не было. Потом у нее было чувство опустошения и стыда, она избегала его. До этого у нее были с мальчиками страстные ласки в петтинге, она ждала, что с Сашей будет еще лучше. Потом они изредка встречались для секса.

Она рассказала своему жениху о Саше, он – о своей несчастной любви. В их первую ночь они, как всегда при встрече, напились. Утром он упрекнул ее, что она его обманула – у нее была кровь. Не поверил, что это месячные. Потом он то отталкивал ее, то поворачивался спиной, то засыпал на ней, то посылал в другую комнату. Непонятно, зачем они съехались потом. Секса больше не было. Он был на 12 лет старше ее, много знал. Она затащила его для родительской функции. Теперь сама выполняет ее на работе.

Страшно, если папа посмотрит на нее с вожделением. У них дома выключали телевизор, когда там целовались. Мама пугала ее беременностью. Она не должна нравиться папе, тем более что он не родной. Вдруг он включится. У них в семье не было границы между импульсами и поступками. У нее тоже бывают истерики. Жених не контролировал свою тягу к алкоголю, он напивался до невменяемого состояния. Дед и папа опьянялись своим аффектом. Ее радует, что у учителя танцев есть семья, дети, поэтому можно позволить себе телесную близость в танце. Жанне приснилась серия снов перед сессией.

Холмы около дороги, поздняя осень, сухая трава. Надо поймать преступника. Он молодой, темноволосый, кудрявый, нравится моей подруге. Он полулежит на кровати, к нему садится подруга, это как присесть над больным. Он же наш враг – удивляюсь я ей. Потом провал, не вспоминается.

Деревянная постройка с огромными двойными окнами. Мужчины за спиной, какие-то фигуры, мы ждем защиту. Я бью стекла вдребезги палкой, а нужно – фигурами. Иду слева направо. Выбиваю сначала внешнее второе окно, потом всё полностью. Осколки летят на холмы. Третье окно выбиваю кусками. Это дает облегчение.

Смеркается – переходный момент, как и время года. Девушка Клава, с которой я обедаю на работе, – нет, это мой директор – спрашивает, написала ли я какому-то Котову. Я скрываю, что написала с опозданием. Я поднимаюсь вместо своего 27-го на 29-й этаж в другом лифте. Это последние этажи и в моем, и в этом бизнес-центре. Лифт останавливается между 28-м и 29-м этажом. Я нажимаю на 28-й этаж, потом пытаюсь вновь подняться на 29-й, не получается, спускаюсь на 28-й. Ищу воду, мужчина предлагает бутыль для кулера. Я же не смогу ее утащить. Все вокруг светлое и полупрозрачное, как вода. Я боюсь нырять. Мы с Клавой у ларька, я беру маленькую бутылку воды, Клава напоминает про оплату, я делаю удивленный вид, хотя понимаю, что надо заплатить (Жанна стала забывать оплачивать сессии). Приходим к Котову в деревянное помещение на природе. Ем конфеты с моим именем. Это уже третий раз такое. Думаю: «Жанн, нельзя есть». Я показываю конфету Котову, кладу ее в зазор кучи из конфет. Там есть и «Золотой ключик».