Геноцид и массовые репрессии

Предположим, что рабский караван собран. Теперь надо доставить его к побережью. Деньги и товары за невольников рабопромышленники получат только на берегу, там, где ждут их европейские корабли.

Караван трогается в путь. Впереди и позади на лошадях охрана из отряда работорговцев. Вереницей тянутся рабы — мужчины, женщины и дети. Они крепко связаны друг с другом. «Палка, соединяющая двух невольников, имела около полуаршина длины и на концах ее были просверлены дырки, в которые были продеты ошейники из бычьей кожи и завязаны вокруг шеи невольников. Так как эти последние не имели при себе ножа, то, разумеется, не могли избавиться от своих оков, причинявших им ужасные страдания. Легко представить себе положение, когда им приходилось проходить опасное место, как, например, переправляться через ручей по перекинутому дереву или переходить вброд по камням через реку. Я не говорю уже о разных нуждах, удовлетворение которых чрезвычайно затруднено…» — так описывает встреченный им в Западном Судане невольничий караван капитан Маж. Это типичное описание. Десятки путешественников оставили зарисовки подобного рода. На любой африканской дороге встречались рабские транспорты.

Путь караванов был долгим. Стянутые друг с другом за шею, люди не могли идти быстро К тому же они несли на плечах всевозможные грузы, начиная от запасов пищи и кончая слоновыми клыками. Французский путешественник Солейлье встретил в Сегу караван из мужчин и женщин. Впереди шли по две в ряд 14 женщин с детьми на руках, далее — толпа подростков, в конце 15 мужчин. Все несли на головах тяжелые тюки, в том числе и женщины с детьми на руках. Вот так, неся ребенка и тюк, связанная за шею с соседкой, шла женщина сотни километров через джунгли, реки.

А если еще по дороге работорговцы продолжали охоту на людей или заходили для торговли к какому-нибудь царьку в сторону от прямого пути, пешее путешествие транспорта растягивалось на годы. Мунго парк видел караван, находившийся в пути три года. И все три года рабы были в оковах.

В пути обращение с рабами было жесточайшее. Кормили их очень плохо, за малейшую провинность хлестали плетьми, убивали. Часто наступал момент, когда тот или иной раб не мог уже дальше идти. Раненный при захвате, истощенный за долгие голодные дни перегона с грузом и оковах, человек обессиливал, и никакие побои не могли заставить его двигаться. Если бы его, освободив от оков, оставили на дороге, может, он бы отлежался, как-нибудь оправился и остался жив. Но, оставшись живым, он рисковал попасть к другому работорговцу, а такой «переход имущества» не устраивал его сегодняшних хозяев. Дабы не дать нажиться конкуренту, ослабевшего раба по обычаю всех хищников — «ни мне, ни вам» — убивали. Часто его казнили намеренно жестоко, и жестокость была бессмысленна: его привязывали к дереву в глухом углу леса и оставляли на съедение зверям, муравьям и комарам. О таких убийствах рассказывали путешественники Ливингстон и Гораций Валлер.

Особенно плохо приходилось рабам при переходе через пустыню. От жажды падали даже верблюды. Немецкий путешественник Нахтигаль видел, как в этих случаях работорговцы безжалостно уничтожали всех слабых, чтобы сохранить остатки воды. Немногие доходили до рынков.

Рынки не обязательно находились у моря. Внутри Африки существовала масса рынков, так сказать первичных. Они были в Сансандинге, Камалии, Дженне, Тимбукту и т. д. Однако окончательная продажа осуществлялась на рынках приморских. До того как караваны добирались до них, они делали несколько крупных передышек в больших населенных пунктах. Путешественник Брэм оставил описание такой «передышки»: «Перед правительственными зданиями в Хартуме сидели на земле в кружок более шестидесяти мужчин и женщин. Все мужчины были скованы, но женщины не носили уз; между ними ползали на четвереньках дети. Несчастные без слез, без жалоб лежали под палящими лучами солнца, устремив на землю безжизненный, словно окоченевщий, но бесконечно жалобный взгляд; кровь и гной сочились из ран мужчин, и ни один врач не оказывал им помощь; одна раскаленная земля служила для того, чтобы унимать кровь; они питались только зернами дурры, т. е. той же пищей, которой насыщаются верблюды… Вот перед нами больная мать со своим истомленным грудным ребенком! Со слезами на глазах смотрит она на приползшего к ней на четвереньках ребенка; он тянется к материнской груди, но в ней уже нет более молока. Кожа у обоих висит большими складками, на костях…»

Зернами дурры сыт не будешь. Тот же Брэм вспоминает, как однажды его слуга разделывал грифов — больших хищных птиц. Грифы питаются только гнилым мясом и сами отвратительно пахнут. Слуга не мог их разделать для препарирования, пока не догадался набить себе в каждую ноздрю лук. И вот к такому-то мясу подполз только что пригнанный раб и умолял дать ему хотя бы кусочек.

Наконец оставшиеся в живых рабы приходят на побережье — к основному рынку. Сохранились описания этих рынков: «На дрянных рогожах, сплетенных из пальмовой мочалы, сидят темные дети юга, убого одетые, напоказ иностранцу или купцу. Джелляби (продавец), лежа на анкаребе, спокойно покуривает свою трубку и приглашает приходящих осмотреть «эль фар-хат» (молодых зверей). Если посетитель хороший покупщик, то джелляби даже встает, чтобы проводить его туда, где сидят невольники. Тут, не обращая внимания на пол и возраст, заставляет он их показывать зубы, чтобы судить по ним о летах, как это делают в Германии с продаваемыми лошадьми, затем принимать всевозможные положения тела, чтобы показать его гибкость, и, наконец раздеться, чтобы подвергнуть тщательному исследованию какого-нибудь бесчувственного и сластолюбивого варвара…»

Постоянные рынки существовали не везде. Часто они возникали внезапно. В устье Гамбии караваны рабов в ожидании кораблей расселялись по деревням и работали на полях, принося добавочную выгоду владельцам. Караваны не особенно велики — слишком много рабов погибло по дороге от голода, усталости, побоев, нападений диких зверей, утонуло при переправах. Ливингстон считал, что до побережья доходил один из пяти, часто один из девяти захваченных рабов. Остальные погибали в дороге.

Наконец в море показались белые паруса. Людские ленты потекли к берегу. Проходит несколько часов, хозяева получили плату от белых купцов, и вот по шатающемуся трапу, спотыкаясь, на судно взбираются невольники. Двое матросов, стоя у трапа, хватают каждого негра за руки. Ловкое движение — и на руках и ногах раба зазвенели кандалы. Окрик, удар бичом — и темный трюм затхлостью и едким запахом встречает негров. Сквозь борт доносятся первые всплески волн, пол под ногами качается. Прощай, родина, прощай, жизнь!