Геноцид и массовые репрессии

Семнадцатого октября 1966 г. агентство Синьхуа, снова напомнив об «указаниях товарища Линь Бяо относительно необходимости начать новый этап массового движения за изучение и творческое применение произведений Мао Цзэ-дуна», сообщило:

«Партийные комитеты военных округов в Шэньяне, Пекине, Цзинани, Нанкине, Гуанчжоу и Ухане приняли энергичные меры, чтобы быстро довести эти указания до подразделений и полностью претворить их в жизнь». В некоторых районах офицеры и солдаты «уже покинули казармы, аэродромы, посты на границах или на побережье», чтобы практически осуществлять эти указания среди народа.

Руководство КПК все еще находилось в плену «военного коммунизма», который помог ему захватить власть.

Мао Цзэ-дун и его сторонники в Коммунистической партии Китая видели все того же, прежнего врага, который будто бы появляется вновь и вновь и с которым необходимо бороться. А если он не появляется, что ж, тогда его «воссоздают». Коль скоро буржуазия устранена. значит теперь уже «ревизионисты» хотят «реставрировать капитализм».

«Борьба… по необходимости будет продолжаться долго», — гласило «Постановление из 16 пунктов» о развертывании «культурной революции», принятое Центральным Комитетом КПК в августе 1966 г. Она будет продолжаться «из поколения в поколение», писала «Жэньминь жибао».

Водин из майских дней 1966 г. семь аспирантов философского факультета Пекинского университета в кинозале студенческого городка вывесили дацзыбао — прокламацию, написанную от руки крупными иероглифами. В прокламации ректор университета Лу Пин был объявлен «антипартийным черным бандитом».

Текст прокламации появился в газете «Жэньминь жибао». Вся пресса КНР открыла шумную кампанию подстрекательства учащихся страны к аналогичным действиям. Дацзыбао (в университете их количество достигло 100 тысяч) появились на улицах столицы, крупных городов Китая. Загремели гонги и барабаны. В обыденный лексикон втиснулись понятия: «черная банда», «собачьи головы», «современный ревизионизм» и т. д.

В календарь «великой пролетарской культурной революции» день 18 августа 1966 г. вошел как день рождения «красной охраны». Выход Мао Цзэ-дуна на трибуну площади Тяньаньмынь был обставлен, словно явление Будды. Не сказав ни единого слова неистовствующему морю «революционных учащихся», он долго позировал перед кинокамерами. Затем несколько подростков поднялись на трибуну и вручили Мао Цзэ-дуну красную повязку с иероглифами «хунвейбин» («красный охранник»). Он надел ее и выбросил руку вверх.

«Группа хунвейбинов, — писало агентство Синьхуа, — в восторге воскликнула: «Председатель Мао надел нашу красную повязку! Он утвердил создание нашей красной охраны!»

В действительности первые отряды «красной охраны» сформировались несколько раньше. Прокламации, расклеенные на улицах Пекина, свидетельствуют, что еще 1 августа Мао Цзэ-дун в письме к учащимся пекинской средней школы при институте «Цинхуа» поощрял их на «ниспровержение реакционеров и ревизионистов». Но его появление к «революционным учащимся» 18 августа как бы окончательно санкционировало создание «красной охраны».

18 августа площадь Тяньаньмынь, по определению агентства Синьхуа, «напоминала море красных знамен». Когда митинг окончился, это «море» разлилось по городским улицам.

С этого дня Пекин стал походить на город, куда съехались сотни тысяч молодых людей.

По улицам стали водить людей с шутовскими колпаками на голове и черными табличками «бандит», «контрреволюционер», «преступник», первое время это были преподаватели школ и вузов. Под неистовые вопли хунвейбины ставили их на колени и били головой о землю. Это называлось «коу тоу» («поклон раскаяния»). Вот как описал все это китайский школьник:

«Я несчастный ученик средней школы. В этом году мне исполнилось 18 лет. В «дни избиений» отряд хунвейбинов ворвался в нам в дом. Хунвейбины, подстрекаемые соседями, устроили у нас обыск, перевернули все вверх дном. Затем они вызвали мою мать с работы. Когда она пришла домой, устроили ей незаконный допрос и, как фашисты, избили. (Это я перенес тяжелее всего. Они действовали, как стая диких зверей. Каждый из них был вооружен ремнем. Они били мою мать ремнями, и каждый удар, как игла, вонзался в мое сердце). Они заставили мою мать встать на колени на два кирпича, поставленных стоймя, и били ее больше часа. В результате моя мать потеряла человеческий облик.

Затем хунвейбины погрузили на грузовик и увезли почти все вещи из нашего дома. На чем же нам спать, на чем сидеть, как жить? Но разве им есть дело до того, будешь ли ты жить или умрешь! Вечером мой отец вернулся из учреждения. Увидев все это, он внешне ничем не вызывал своих чувств. Вероятно, желая тем самым успокоить мать, меня и брата. Он только прикрепил на стене по бокам от портрета председателя Мао два изречения Мао Цзэ-дуна. Затем расспросил нас о случившемся.

Однако в тот же день вечером наши соседи (все они хунвейбины) снова набросились на моих родителей. Они грозили им смертью. Хотели той же ночью устроить «собрание борьбы». И только когда моя мать встала перед ними на колени, а отец долго молил, они согласились перенести эту «борьбу» на завтра. В ту же ночь из соседнего двора донеслись крики, свидетельствующие еще об одном избиении.

В «период избиений» каждый день убивали десятки, а то и сотни людей. Трупы перевозили автомашинами. Некоторые были убиты, иные сами покончили с собой. Тем же, кто был избит до полусмерти, больницы не решались оказывать помощь и в лучшем случае проводили освидетельствование. В то время считалось: если забили до смерти плохого человека, то так ему и надо, а если забили до смерти хорошего человека, то это лишь недоразумение. И вот в таких чрезвычайных обстоятельствах мои несчастные родители, написав завещание «лучше умереть от своей руки, чем от рук хунвейбинов», решили покончить с собой.

Обманом выпроводив меня с братом из дому, мои несчастные родители решили умереть, прикоснувшись к электрическим проводам! Однако из-за того, что напряжение было не слишком большим, моя мать не умерла. Тогда она вскрыла себе вены на руке и перерезала вены на шее. Увидев это, хунвейбины стали ругаться и смеяться. Моей матери опять не удалось покончить с собой. Но, потеряв слишком много крови, она впала в забытье. Я видел, как мои родители лежали на кровати, они были в крови, и одеяла пропитались их кровью.

Прошло очень много времени, прежде чем хунвейбины отправили, наконец, мою мать в больницу, чтобы там зашили ей раны. А когда раны были зашиты, они заставили моего брата немедленно отнести ее домой. Дома один из полицейских сказал мне: «Твою мать отправили в больницу не для того, чтобы спасти ей жизнь, а для того, чтобы иметь рот, способный говорить, и чтобы мы могли разобраться».