Олег Ермишин - Афоризмы

Кто много рассуждает, тому трудно, конечно, оставить рассуждения и выйти из быстрого потока понятий к тихому источнику созерцания. Но это необходимо; ибо свет понятий, как свет луны, не самобытен, а заимствован от другого.

Лучше обнаруживать свой ум в молчании, нежели в разговорах.

Магия потому считалась сродной злому началу и враждебной идее святости и добра, что будучи, подобно добру и любви, основана на метафизическом единстве воли, она, вместо того чтобы познать себя в других, воспользовалась этим единством для распространения влияния индивидуальной воли далеко за естественные пределы ее.

Между гением и безумным то сходство, что оба живут совершенно в другом мире, чем все остальные люди.

Мир не сотворен, но был искони, ибо время обусловлено познающими существами, следовательно – миром же, а мир обусловлен временем. Мир невозможен без времени, но и время невозможно без мира. Оба, таким образом, нераздельны, и потому как не мыслимо время, в котором не было бы мира, так немыслим и мир, который не был бы во времени.

Мудрец в продолжение всей жизни познает то, что другие познают лишь при смерти, т. е. он знает, что вся жизнь есть смерть. Media vita sumus in morte (в середине жизни мы уже близки к смерти).

Глупец подобен сонливому, грезящему каторжнику, мудрец, напротив, подобен каторжнику, бодрствующему, видящему свои оковы и слышащему лязг их. Воспользуется ли он бодрствованием для совершения побега?

Мучительности нашего существования немало способствует и то обстоятельство, что нас постоянно гнетет время, не дает нам перевести дух и стоит за каждым, как истязатель с бичом. Оно только того оставляет в покое, кого передало скуке.

Мы жили и снова будем жить. Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар.

Настоящее достоинство человека гениального – то, что возвышает его над другими и делает его почтенным, – заключается в преобладании интеллекта – этой светлой, чистой стороны человеческого существа. Люди же обыкновенные обладают лишь греховной волей с такой примесью интеллекта, какая необходима только для руководства в жизни, иногда больше, а чаще – меньше. Что пользы в этом?

Науку может всякий изучить – один с большим, другой с меньшим трудом. Но от искусства получает каждый лишь столько, сколько он сам в состоянии дать. Что дадут, например, оперы Моцарта человеку, не понимающему музыки? Что видит большинство в мадонне Рафаэля? И многие ли ценят, не с чужого голоса, Гётевского «Фауста»? – Искусство не имеет дела, подобно науке, только с разумом; оно занимается глубочайшей сущностью человека, и потому в искусстве каждый понимает лишь столько, сколько в нем самом есть что-нибудь ценное. То же самое относится к моей философии, которая есть философия как искусство. Каждый поймет в ней как раз столько, сколько сам того стоит. Вообще она будет по плечу только немногим и будет философией paucorum hominum (для немногих). Мне кажется, что из неудачи, испытанной в течение 3000 лет философией как наукой, т. е. построенной по закону основания, уже исторически следует, что это ненадлежащий путь ее. Кто ничего больше не умеет, как отыскивать связь представлений, т. е. соединять основания со следствиями, тот может быть великим ученым, но так же мало философом, как живописцем, поэтом и музыкантом. Ибо художник и философ познают вещи в себе, платонические идеи; ученый же познает только явление, т. е собственно закон основания, потому что явление есть не что иное, как сам закон основания. Так что вполне оправдывается выражение Платона: толпа не способна к философии.

Находить противоречия в мире значит не владеть истинным критицизмом и принимать два за одно.

Начало теологии есть страх (Primus in orbe Deos fecit timor. Petron. Fragm. 22, р. 219). Начало же философии – не что иное, как чистое и бескорыстное мышление. Если бы люди были счастливы, тогда бы не было и надобности в теологии. Напротив, философия и тогда была бы потребностью гениальных умов, если бы в мире вовсе не было страданий и смерти. Отсюда не следует, однако, что чистое мышление есть необходимое свойство интеллекта вообще; напротив, это нечто такое, что встречается только в виде monstrum per excessum, т. е. у гения.

Не говори своему другу того, что не должен знать твой враг.

Не зависит ли гениальность от совершенства живого воспоминания? Ибо благодаря лишь воспоминанию, связывающему отдельные события жизни в стройное целое, возможно более широкое и глубокое разумение жизни, чем то, которым обладают обыкновенные люди.

Не оспаривайте ничьих мнений; сообразите только, что если бы вам захотелось опровергнуть все нелепости, в которые люди верят, то вы могли бы достигнуть Мафусаилова возраста и все-таки не покончили бы с ними.

Не теряет ли человечество в качественном отношения по мере того, как оно возрастает количественно? Иллюстрацией к этому предположению может служить тот факт (см. «Историю моровых язв» Шнурера), что в XIV ст. после чумы женщины стали чрезвычайно плодовиты, так что случаи рождения близнецов были обычным явлением, но зато у всех родившихся замечалось впоследствии отсутствие двух зубов. Далее, если сравнить древних греков и римлян с современными нам народами, если сравнить эпоху Вед с убожеством современной эпохи, а также примем во внимание, что, несмотря на количественное увеличение человечества, число великих умов сравнительно не увеличилось, – то вышеприведенная гипотеза не будет казаться неосновательной.

Невинность в сущности граничит с глупостью, потому что цель жизни (употребляю это

выражение только фигурально вместо сущности жизни или мира) состоит в том, чтобы познать собственную злую волю, чтобы она стала для нас объектом и чтобы мы, вследствие этого, стали лучшими в глубине сознания. Наше тело есть воля, ставшая объектом (1-го класса), и деяния, которые мы ради нее совершаем, показывают нам зло этой воли. В состоянии же невинности, в котором зло не имеет места по отсутствию искушений, человек есть лишь жизненный аппарат, а то, для чего этот аппарат предназначен, еще не наступило. Такая пустая форма жизни, такая пустая арена, сама по себе, как и вся так называемая реальность (мир) – ничтожна, и так как она получает значение лишь через поступки, заблуждения, познания, так сказать – через конвульсии воли, – то по характеру своему она представляется трезвой, глупой. Вот почему золотой век невинности, а также всякая утопия есть нелепость и глупость. Первый преступник, первый убийца – Каин, который узнал грех и через него, путем раскаяния, познал добро, а следовательно – и значение жизни, – есть лицо трагическое, во всяком случае более значительное и даже более почтенное, чем невинный простофиля.