Олег Ермишин - Афоризмы

Как съедающие очень много не бывают здоровы более, нежели употребляющие в пищу самое необходимое, так и истинно ученые бывают не те, которые читают многое, но те, которые читают полезное.

Много пить и не быть пьяным свойственно и мулу.

Если бы роскошь была дурна, ее не было бы на пирах у богов.

Лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого.

Твое право – ругаться, мое право – не слушать.

Разве не все равно, занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил? И не все ли равно, плыть на корабле, где уже плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал? Вот так же все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал.

Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им.

Детей надо учить тому, что пригодится им, когда они вырастут.

Об избрании [на государственные посты] всегда хлопочут не столько порядочные, сколько случайные. [108]

Добродетель (…) есть некая середина между противоположными страстями. (…) Оттого и трудно быть достойным человеком, ведь в любом деле трудно держаться середины. [109]

Человек с чувством юмора – это и тот, кто умеет отпустить меткую шутку, и тот, кто переносит насмешки. [110]

Бог выше всякой добродетели, и не добродетелью определяется его достоинство, потому что в таком случае добродетель будет выше бога. [111]

Вопреки мнению некоторых, не разум – начало и руководитель добродетели, а, скорее, движения чувств. [112]

Самому любить лучше, чем быть любимым: любить – это некое действие, доставляющее наслаждение, и благо, а быть любимым не вызывает в предмете любви никакой деятельности. (…) Тем не менее люди из честолюбия предпочитают быть любимцами, а не сами любить, поскольку быть любимцем связано с каким-то превосходством. [113]

Дурной (…) [человек] никогда не бывает себе другом, он всегда во вражде с самим собой. [114]

Почему отец любит сына сильнее, чем сын отца? (…) Потому что сын – его создание. (…) Все бывают благосклонны к тому, что они сами создали. [115]

Узнать самого себя – это и самое трудное, (…) и самое радостное, (…) но самих себя своими силами мы не можем видеть (…); при желании видеть свое лицо мы смотримся в зеркало (…), при желании познать самих себя мы можем познать себя, глядя на друга. Ведь друг, как мы говорим, это «второе я». (…) Знать себя невозможно без помощи друга. [116]

Ярость выводит человека из себя. Вот почему и поведение кабанов имеет вид смелости, хотя это и не настоящая смелость. [117]

Имеющие опыт преуспевают больше, нежели те, кто обладает отвлеченным знанием. [118]

Опыт есть знание единичного, а искусство – знание общего. [119]

Признак знатока – способность научить. [120]

Владеющие искусством способны научить, а имеющие опыт не способны. [121]

В поэтическом произведении предпочтительнее вероятное невозможное, чем невероятное, хотя и возможное.

Одни [искусства] – для удовлетворения необходимых потребностей, другие – для времяпрепровождения; изобретателей последних мы всегда считаем более мудрыми, нежели изобретателей первых, так как их знания были обращены не на получение выгоды. [122]

Мудрость (…) занимается причинами и началами. [123]

Более мудр во всякой науке тот, кто более точен и более способен научить выявлению причин. [124]

Удивление побуждает людей философствовать. [125]

Знание о чем бы то ни было есть знание общего. [126]

Для счастья (…) нужна и полнота добродетели, и полнота жизни. [127]

Может быть, (…) вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив (…)? Если в самом деле признать такое, то не будет ли человек счастлив лишь тогда, когда он умер? [128]

Камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз. [129]

Добродетель мы обретаем, прежде что-нибудь осуществив, так же как и в других искусствах. (…) Строя дома, становятся зодчими, а играя на кифаре – кифаристами. Именно так, совершая правые поступки, мы делаемся правосудными, поступая благоразумно – благоразумными, действуя мужественно – мужественными. (…) Короче говоря, повторение одинаковых поступков порождает соответствующие нравственные устои. [130]

Искусство и добродетель всегда рождаются там, где труднее. [131]

Совершать проступок можно по-разному (…), между тем как поступать правильно можно только одним-единственным способом (недаром первое легко, а второе трудно, ведь легко промахнуться, трудно попасть в цель). [132]

Мужественные совершают поступки во имя прекрасного. (…) В противном случае мужественными, пожалуй, окажутся даже голодные ослы, ведь они и под ударами не перестают пастись. [133]

Скупость (…) неизлечима (…); она теснее срослась с природой человека, чем мотовство. Большинство ведь, скорее, стяжатели, чем раздаватели. [134]

Порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым для самого его обладателя. [135]

Какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят. [136]

Человек (…) свободнорожденный будет вести себя так, словно он сам себе закон. [137]

Молодые люди становятся геометрами и математиками (…), но (…) не бывают рассудительными. Причина этому в том, что рассудительность проявляется в частных случаях, с которыми знакомятся на опыте, а (…) опытность дается за долгий срок. [138]

Как зверю не свойственны ни порочность, ни добродетель, так не свойственны они и богу, но у него есть нечто, ценимое выше добродетели. [139]

Не способный к раскаянию неисцелим. [140]

Те, что твердят, будто под пыткой (…) человек счастлив, если он добродетелен, вольно или невольно говорят вздор. (Возражение эпикурейцам.) [141]

Для ищущего чрезмерных удовольствий страданием будет уже отсутствие чрезмерности. [142]

При чрезмерных страданиях люди ищут чрезмерного удовольствия, (…) полагая, что оно исцеляет. [143]

Телесных удовольствий, как сильнодействующих, ищут те, кто не способен наслаждаться иными: эти люди, конечно, сами создают себе своего рода жажду. [144]

Юноши быстро становятся друзьями, а старики – нет: не становятся друзьями тем, от кого не получают наслаждения. [145]

Быть другом для многих при совершенной дружбе невозможно, так же как быть влюбленным во многих одновременно. (…) А нравиться многим (…) можно. [146]

Люди, наделенные могуществом, используют друзей (…) с разбором: одни друзья приносят им пользу, а другие доставляют удовольствие, но едва ли одни и те же – и то и другое. [147]