Андрей Хорошевский - 100 знаменитых символов Украины

Считалось, что Тарапунька и Штепсель всегда пользовались благосклонным отношением хозяев Кремля и потому им многое позволялось и прощалось. О временах Сталина и Брежнева вряд ли можно было так сказать, а вот с Никитой Сергеевичем у артистов действительно были хорошие отношения, генсек не раз лично посещал их концерты. И это, в какой-то мере, помогало «пробивать» цензорские сцены, вставлять в спектакли (точнее оставлять в них) какие-то острые моменты. Цензоры иногда просто боялись связываться «с хорошими знакомыми самого Хрущева». Но это отнюдь не означало, что перед артистами были открыты все двери. Хрущев, может быть, и любил Тарапуньку и Штепселя, однако партийные начальники рангом пониже их часто просто ненавидели. И при любой возможности вставляли палки в колеса. И было это как при Хрущеве, так и при последующих генсеках. Вот, например, в 1979 году, к шестидесятилетию Тимошенко и Березина, решили представить каждого из них к званию народный артист СССР (звания народных артистов УССР они получили еще в 1960-м). «Укрконцерт» подготовил соответствующие бумаги и отправил по соответствующим инстанциям, по большей части партийным — райком, горком, обком и так далее. Долго ходили эти бумаги по кабинетам, да так никуда и не пришли. Потерялись… Друзья и знакомые возмущались и негодовали, пытались куда-то жаловаться, требуя восстановить справедливость. Но Тимошенко и Березин попросили все это прекратить: «У нас уже давно есть самые народные звания: Тарапунька и Штепсель».

Была еще одна «скользкая» тема, нередко «омрачавшая» отношения Тарапуньки и Штепселя с властью. Понятно, что в СССР не было антисемитизма, как и любых других проявлений национальной нетерпимости. Как же, ведь «Советский Союз — это дружная семья народов!» Но на самом деле людям с «неудачной» национальностью тяжело было, например, поступить в институт, получить престижную работу и так далее. В сложившемся творческом квартете — Тимошенко, Березин и работавшие с ними писатели Александр Каневский и Роберт Виккерс — только у Тарапуньки все «было в порядке» с национальностью, у остальных же пятая графа в паспорте явно «подкачала». И именно Юрий Трофимович буквально зверел, как только вопрос касался национальности его друзей. «Одного киевского деятеля культуры, из которого сочился антисемитизм, публично обозвал „национальным по форме, дураком по содержанию“, — вспоминал Александр Каневский. — Другому — в Москве, на Декаде украинского искусства, в фойе гостиницы, за слово „жид“ влепил такую оплеуху, что тот свалился на пол».

Они были вместе почти полвека. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе делили радости и горе. Вместе они были и в тот ноябрьский вечер 1986 года. Обычный спектакль, как всегда — полный зал, как всегда — полная самоотдача. Зритель не должен видеть, что актеру плохо, что он последние год-два играет, что называется, «на таблетках». Во время представления сердце Юрия Тимошенко не выдержало… Когда его хоронили, улицы возле Дома актера, где проходило прощание, были заполнены людьми. К гробу подошел Ефим Березин, помолчал немного, а потом сказал: «Так много хотел тебе сказать на прощанье, но… Прости, Юра, я впервые забыл свой текст…»

После смерти друга Ефим Березин очень редко появлялся на сцене. Найти замену ушедшему товарищу, вопреки расхожему мнению, что незаменимых не бывает, было невозможно, а быть Штепселем без Тарапуньки он не хотел. Последние 10 лет своей жизни артист жил в Израиле. 20 мая 2004 года Ефим Березин скончался. Эпоха Тарапуньки и Штепселя ушла…

Но целых сорок лет Тарапунька и Штепсель дарили радость людям. И эти сорок лет не прошли зря. Те, кому довелось видеть Юрия Тимошенко и Ефима Березина на сцене, навсегда запомнили долговязого милиционера и коротышку-монтера, которые не просто веселили публику, но и заставляли зрителя задуматься о том, что происходит вокруг. Для остальных же игру Тарапуньки и Штепселя сохранила кинопленка. Так что смотрите старые (по времени, но не по духу) комедии, наслаждайтесь и радуйтесь жизни…

«Человек — это звучит гордо!» — написал Максим Горький. Гордо-то гордо, но уж очень хрупко. Хрупкие мы создания и нежные. Вроде бы живы-здоровы, и вся жизнь впереди, и времени у нас предостаточно. И тратим мы это время почем зря — у нас ведь его много. Но тут какой-нибудь митральный клапан вдруг нежданно-негаданно заявляет о себе: «Эй, человек, а ведь ты без меня не можешь. Ты большой, а я маленький. Но если мне плохо, то и тебе плохо. Совсем плохо». И тогда уже все в руках врачей — помогут, спасут, вытащат с того света? Или нет?..

А среди врачей, к сожалению, не все асы, не все волшебники. И что вообще недопустимо — позволяют они себе ошибаться. Да еще оправдываются — мол, не все еще изучено, человеческий организм — сложнейшая система, и так далее и тому подобное. Но если медики будут делать только то, что умеют, то, безусловно, ошибаться они будут гораздо меньше. Вот только будет ли хорошо нам, пациентам, если не будет плохих врачей, но не будет и хороших, не будет тех, кто не боится экспериментировать и делать то, что еще недавно казалось фантастикой. Все будут средними…

«Снова любуюсь собой. Как же, такой герой! Противно, когда поймаешь себя на таком деле. „Ах, я так страдаю за своих больных!“ Черт знает что. Все такие или только я? Человек прежде всего делает что-то. Хорошо, плохо, разно. Кроме того, он думает о деле. Тоже разно. Третий этаж — он наблюдает как бы со стороны за своими делами и мыслями. Полезное лекарство от некоторых пороков, например тщеславия. Можно еще и на это посмотреть издали. И получается, что ты — никакой. Не хороший и не плохой. Средний…» Николай Амосов не боялся экспериментировать. В том числе и над собой. Хотя прекрасно понимал цену неудачи. И все-таки страх «быть средним» оказался гораздо больше. Ведь на определенном этапе жизни человека (неважно, врач он, писатель или, например, альпинист) может возникнуть коварная мыслишка: «Ух, какой я молодец, всем на зависть. Столько сделал, столько людей вылечил, книгу написал отличную, вершину покорил, которую до меня никто не покорял». И вот когда появляется эта мысль, тогда-то и возникает опасность «быть средним». Ведь все равно остаются люди, которых не спас, книги, которые еще не написал, вершины, которые еще не покорил. И возможно, никогда больше не спасешь, не напишешь, не покоришь…

«Все предки были крестьяне. Родился 6 декабря 1913 года. Мама была акушеркой в северной деревне, недалеко от города Череповца. Отец ушел на войну в 1914, а когда вернулся, то скоро покинул семью. Жили очень скудно: мама не брала подарков от пациенток. Так она и осталась для меня примером на всю жизнь. Бабушка научила молиться, крестьянское хозяйство — работать, а одиночество — читать книги. Когда стал пионером, перестал верить в бога и узнал про социализм. (Однако партийная карьера на пионерах закончилась — ни в комсомоле, ни в партии не был)».