Андрей Хорошевский - 100 знаменитых символов Украины

Взять, например, операцию по протезированию митрального клапана. Сейчас это если и не рядовая, то уж не самая необычная операция. Но ведь не так давно ее никто не делал, и нашелся человек, который наконец решился. Этим человеком был Николай Амосов. А известный ныне любому врачу аппарат искусственного кровообращения (АИК)? Идея АИК не принадлежала Амосову, впервые он познакомился с этой методикой в 1957 году во время поездки на конгресс в Мексику. То есть за границей АИК уже был и работал. Однако для пациентов Амосова это не имело значения. Сегодня для того, чтобы лечиться за границей, нужны деньги. Часто большие суммы, нередко — колоссальные. Но если уж вы решите эту проблему, то других преград в общем-то нет. А тогда, на рубеже 1950–1960-х годов, граница была на замке. В том числе и для больных людей. Какая «заграница», если есть лучшая в мире советская медицина? А если советские медики чего-то делать не умеют или нет нужного оборудования, то тогда… Амосов понимал — нужен свой АИК, нужна своя оригинальная конструкция. В 1958 году при Институте кибернетики был создан отдел биоэнергетики, где Амосов, собравший вокруг себя таких же энтузиастов, как и сам, отрабатывал схемы операций с АИК.

Наверное, если бы Амосов ограничился только этим, то и тогда он мог бы сказать себе: «Я прожил жизнь не зря». Но «сердечный врач» всегда руководствовался другим принципом: «Спешите жить!». И в медицине, и в других областях науки он никогда не ограничивался какой-то одной проблемой, кругозору и интересу к жизни этого человека можно было только позавидовать.

Не отставали от своего учителя и его ученики. В клинике сердечной хирургии (в 1983 году она была преобразована в Институт сердечно-сосудистой хирургии) впервые была проведена операция в барокамере, в 1973 году сделана первая операция по аортокоронарному шунтированию, впервые в медицинской практике применены компонентная инфузионная гомотерапия в хирургии, баллонная вальвулопластика при клапанном стенозе легочной артерии, хирургическая коррекция при тахисистолических формах аритмий, разработан метод фармако-холодовой защиты миокарда. И многое-многое другое, другие большие и малые открытия. Но мы не будем дальше утомлять читателя перечислением медицинских терминов. Как бы они не назывались, главное — в другом: все эти мудреные термины и названия означают спасенные жизни, здоровье, которое благодаря усилиям врачей удалось вернуть тысячам больных людей.

Время безжалостно, а сердце человеческое не вечно. Николай Амосов, вылечивший от сердечных недугов десятки тысяч людей, в 1986 году сам оказался на операционном столе. Ему вшили кардиостимулятор. Через месяц он вернулся и объявил сотрудникам: «Заседание продолжается!». А было ему тогда уже за семьдесят. Но, несмотря на возраст, Амосов продолжал оперировать. В декабре 1988-го, когда ему исполнилось 75, Николай Михайлович решил оставить пост директора Института сердечно-сосудистой хирургии. Последнюю свою операцию великий хирург сделал в 1992 году.

А ведь это нелегко — взять и уйти. Быть оторванным от привычного образа жизни, причем по собственной воле, и это после почти 60 лет работы в медицине. «Мне до сих пор снятся операции», — вспоминал Николай Михайлович спустя десять лет после того, как закончил оперировать. Все, жизнь закончилась, человек исчерпан? Да нет, конечно. С кем-то другим, может быть, так и произошло бы, но только не с Амосовым. Он провел свою последнюю операцию, ушел из института, но не ушел из науки. Продолжал консультировать своих молодых коллег, работал в нескольких ученых советах, писал книги. И продолжал экспериментировать, на этот раз над собой. В день своего восьмидесятилетия Амосов решил поставить эксперимент. Эксперимент, который многие считали едва ли не старческой блажью.

Спастись от старости невозможно (по крайней мере, пока). Но отодвинуть ее, замедлить процесс старения — в наших силах. Так считал Николай Амосов. «Генетическое старение снижает мотивы к напряжениям и работоспособность, мышцы детренируются, это еще сокращает подвижность и тем самым усугубляет старение». А чтобы мышцы были в тонусе, организму, даже сильно изношенному, нужны нагрузки. И тогда Амосов решил — необходимо увеличить ежедневные нагрузки в три раза. Гимнастика — 3000 движений, из которых половина — с гантелями, плюс 5 км бега — несколько лет ученый пытался строго придерживаться этой формулы. Не всегда получалось, успехи сменялись болезнями, ход эксперимента прерывался операциями. Но Амосов упорно продолжал начатое дело — эксперимент продолжался до конца, до декабря 2002 года, когда сердце великого экспериментатора перестало биться…

В последние годы в интервью Амосова часто спрашивали о том, верит ли он в Бога, в загробную жизнь, в иные миры. «Я как не верил в Бога, так и не верю, — говорил Николай Амосов в интервью еженедельнику „Аргументы и Факты“. — Но в последнее время склоняюсь к мысли, что так называемая вторая физика, другая жизнь, параллельная нашей, все-таки существует, иногда замыкаясь на нашей банальной жизни. Не раз слышал от разных людей, как они выходят в астрал и разговаривают с умершими, даже описывают, что те едят. Но все эти подробности — как души питаются яблоками и резвятся на лужайке, мне совершенно неинтересны… Народ всю жизнь жил мифами. Лично я в существование душ не верю, но в то же время — опять-таки с поправкой: если есть „другая физика“, не исключена возможность, что в Космосе что-то сохраняется». От себя добавим — сохраняется, обязательно сохраняется. И не только в Космосе, а здесь, на нашей грешной планете, в спасенных жизнях и излеченных сердцах, учениках, продолжающих дело учителя. Труд гения, отдавшего свою жизнь другим людям, не может пройти даром.

Если верить поговорке, что первую половину жизни человек работает на имя, а потом имя работает на человека, то Богдан Ступка, отметивший в 2001 году свое 60-летие, мог бы следующие 60 лет жить безбедно, ничего не делая, а лишь почивая на лаврах. Сам актер говорит так: «У меня сыгран такой репертуар, что можно, по идее, уже успокоиться: Лир, Ричард III, Войницкий, Тевье-молочник, Треплев, пьесы Ибсена, Брехта. Вся классика. После Лира-то вообще ничего уже не нужно играть. Но я очень жадный до всего нового». Это и в самом деле так: актеру присуща творческая жадность, да и не в его характере бездействовать. Богдан Ступка — трудяга, великий пахарь театра. Он знает, что легкомысленное слово «игра», которым принято обозначать актерскую профессию, в действительности представляет собой каждодневный кропотливый труд — по крупице, по зернышку.

С тем, как работают актеры, Ступка был знаком с детства, ведь родился он в артистической семье. Его отец Сильвестр Дмитриевич был «театральным» человеком — обладая потрясающим баритоном, он 33 года пел в хоре Львовского оперного театра. Маленький Богдан много времени просиживал в театре, наблюдая за отцовскими репетициями. «Мне казалось, — признается теперь Ступка, — что я попал в рай или какую-то сказку и в этой сказке-театре вырос». Он наизусть знал почти весь театральный репертуар. Сам актер с юмором вспоминает, как тянуло его к пению, как дома фальшивым басом распевал он оперные арии, чем приводил в ужас соседей. Ступка не обладает музыкальным слухом, но следы увлечения пением остались — прежде всего, во внимании к форме, к пластике голоса, что для драматического актера — большая редкость.