Екатерина Оаро - Держись и пиши [Бесстрашная книга о создании текстов] [litres]

Я думаю, что молодым авторам не стоит замирать в безоценочном поклоне перед твердыми обложками классических книг. Можно позволить себе смелость дискутировать, не соглашаться, писать пародии, ставить под сомнение. Тем более что и в текстах классиков не все идеально. Мы любим авторов за их взлеты. Но как насчет шероховатостей?

Взять, к примеру, Толстого – фигуру настолько мощную, что к ней бывает страшно подступиться. Нас восхищает, как объемно изображает он человеческий характер; как смотрит на жизнь и на смерть; как течет время в его романах. Как изображает он завитки темных волос на шее Анны Карениной и описывает Наташины и Сонины по‐бальному вымытые уши.

За это мы прощаем ему стилистические шероховатости, как прощаем незакрытый тюбик зубной пасты тому, кого любим. Но мне кажется важным замечать и тюбик тоже, чтобы не превращать писателя в икону.

Я открываю книгу Толстого, которую очень люблю, и читаю:

– Что ж, разве ты не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.

Редактор во мне замечает, что слово «довольно» в этом предложении совершенно лишнее. Я пробую вычеркнуть его – и текст выигрывает. И я уверена, что, если бы вы прочли этот пассаж без слова «довольно», вы не заметили бы потери.

У Толстого много лишних слов. Его тексты можно редактировать, то есть – они не идеальные. Но это неважно для нас, ведь мы любим его за другое.

Или возьмем Чехова. Посмотрите, что говорит о нем Набоков в своих «Лекциях по русской литературе»:

«Русские критики писали, что ни стиль Чехова, ни выбор слов, ни все прочее не свидетельствует о той особой писательской тщательности, которой были одержимы Гоголь, Флобер или Генри Джеймс. Словарь его беден, сочетания слов почти банальны; сочный глагол, оранжерейное прилагательное, мятно-сливочный эпитет, внесенные на серебряном подносе, – все это ему чуждо. Он не был словесным виртуозом, как Гоголь; его Муза всегда одета в будничное платье. Поэтому Чехова хорошо приводить в пример того, что можно быть безупречным художником и без исключительного блеска словесной техники, без исключительной заботы об изящных изгибах предложений. Когда Тургенев принимается говорить о пейзаже, видно, как он озабочен отглаженностью брючных складок своей фразы; закинув ногу на ногу, он украдкой поглядывает на цвет носков. Чехову это безразлично – не потому, что детали эти не имеют значения, для писателей определенного склада они естественны и очень важны, – но Чехову все равно оттого, что по своему складу он был чужд всякой словесной изобретательности. Даже легкая грамматическая неправильность или газетный штамп совершенно его не беспокоили. Волшебство его искусства в том, что, несмотря на терпимость к промахам, которых легко избежал бы блестящий новичок, несмотря на готовность довольствоваться первым встречным словом, Чехов умел передать ощущение красоты, совершенно недоступное многим писателям…»

Набоков пишет о достоинствах прозы Чехова, не стесняясь перечислить и то, чем Чехов пренебрегает. Это взгляд не снизу, а на равных, как на блестящего коллегу.

Чтобы не приводить в пример только писателей прошлого века, возьму свежую сенсацию – Элену Ферранте. Ее «Неополитанский квартет» издан миллионными тиражами в более, чем 40 странах. О «феррантовской лихорадке» рассказывают все, кто выпал из жизни на недели, поглощенный историей неаполитанских подруг Лену и Лилы. Несмотря на то, что Ферранте не дает интервью и остается анонимным автором, это имя гремит. В 2016 году еженедельник Time включил его в список 100 самых влиятельных людей мира.

Не знаю, как вы, а я ценю в «Неаполитанском квартете» рассказчицу: ее эмпатию, доходящую до телепатии, скромность, честность. Я прощаю ей то, что она не старается меня заинтриговать и выбалтывает концовку, едва начав историю. Что она пересказывает, а не изображает события. Что в ее книгах нет игры слов и видимых стилистических трюков. Я прощаю ей даже бедные, скудные диалоги. Их можно было бы улучшить – и читатель получил бы больше удовольствия от того, как раскрылись через речь характеры, как двинулся вперед сюжет. Но у Ферранте они таковы:

– Неправда!

– А Марчелло говорит, правда.

– Он врет.

– Да ну! И брату тоже врет?

– Тебе это Микеле сказал?

– Да.

Несмотря на такие диалоги, от книги трудно оторваться. Потому что ее ценность – не в диалогах.

Я знакома с переводчицей Ферранте на русский Ольгой Ткаченко, и однажды спросила ее, почему, на ее взгляд, эта проза так захватывает. Ведь она несовершенна. Вот часть ее ответа:

– На мой взгляд, ценна она своим реализмом до зубного скрипа, в рамках которого умудряется не только идти и смотреть по сторонам, но и, так сказать, пританцовывать на ходу. Ценна внутренним чувством свободы, кое‐где доведенным до наглости: ничего не боится, тем и прекрасна. Ну и чисто стилистически этот рассказ – местами полушедевральный, местами «лавочного» типа: как бабушки у подъезда – мне нравится. Я люблю такие вещи, обнаженно-честные, прямые, живые. Если все это как‐то резюмировать, это очень простая и очень родная история, по‐русски родная, как ни странно.

Это хорошее объяснение, правда?

Книги многое дают нам, но это не значит, что они – идеальны. И что мы не можем сказать: «Я люблю Достоевского за то, как он показывает разные правды разных людей. Но не люблю то, как он строит фразу». Или: «Диалоги Ферранте могли бы быть лучше. Но я выпала из жизни на неделю, потому что меня захватил ее роман».

Если смотреть на литературу так, то собственные тексты можно увидеть объемно: не обесценивая достоинства, не падая в обморок от недостатков.

1. Учиться у классиков значит не только восхищаться ими, но и замечать шероховатости.

2. Идеальных текстов не существует. Но это не проблема.

3. Вы тоже можете писать неидеально.

4. Писателей ценят за то, в чем они сильны, а не за то, в чем нет.

5. Если вы дали читателю что‐то ценное, он простит вам недоработки в остальном.

Кто ваши любимые авторы? Назовите двух. Постарайтесь выбрать очень разных. Может быть, они жили в разные эпохи в разных странах, может быть, у них противоположная эстетическая позиция.

Вы можете взять Гомера и Маяковского, или Сартра и Бажова, или Хлебникова и Тютчева. Чем контрастнее, тем лучше.

Выбрали? Назначьте одного из них критиком. И напишите отзыв от лица этого критика на произведение второго автора. Пусть этот отзыв (эссе, рецензия, письмо – что угодно) будет написан как бы из одной вселенной о другой. Позвольте критику писать со своей колокольни, опираясь на собственные художественные принципы.

Написав такой текст, вы увидите, как относительны бывают оценки и как полезно видеть сразу несколько эстетических позиций. После этого вам вряд ли захочется ставить кого‐то из авторов в иконостас. И писать станет легче.