Коллектив авторов - Полевое руководство для научных журналистов [сборник статей]

Большинство ученых (и журналистов) после Второй мировой войны отказалось от поддержки стерилизации для целей евгеники. Но не все.

«Опасность кроется в группе идиотов, где есть физически привлекательные индивиды с IQ ниже, чем показания термометра в январе, — писал журналист Честер Дэвис в большом материале на целую полосу воскресного выпуска газеты Winston-Salem Journal and Sentinel в 1948 г. — Кроме того, они размножаются как кролики». Заголовок гласил: «Аргументы за стерилизацию — качество против количества».

Выход книги «Колоколообразная кривая» (The Bell Curve) в 1994 г. показал, что расизм в академической среде еще жив, и, хотя сегодня таких взглядов придерживается меньшинство, другие события показывают, что журналистам нужно еще осторожнее освещать революцию в генетике.

«Этические проблемы, которые затрагивает евгеника, почти наверняка присутствуют и в нынешних генетических исследованиях, они останутся и в будущем», — предупреждает Стив Селден, историк из Университета штата Мэриленд. «У них не было технологий, необходимых, чтобы добиться их целей, — сказал Селден о сторонниках евгенического движения начала XX в. — У нас эти технологии есть».

Ему вторит гарвардский биолог Эдвард Уилсон — в своей книге «Непротиворечивость» (Consilience, 1998) он пишет, что в следующие 50 лет человечество, скорее всего, «подобно богам, получит власть над своей судьбой». Это будущее, по его словам, «поставит самые глубокие интеллектуальные и этические дилеммы в нашей истории».

Нам как журналистам придется уделять внимание не только науке и технологиям, которые стоят за этой фантастической генетической революцией, но и человеческим судьбам и этике.

В наши дни генетические исследования движутся быстрее, чем нематода при прикосновении раскаленной платиновой иглы. Каждую неделю научные журналы сообщают о множестве новых открытий генов у мышей, червей и людей. Как научному журналисту все это осветить?

Конечно, дело это безнадежное. Так что я стараюсь никогда не забывать, что часто лучшие возможности для материалов кроются не в самих открытиях, а в научных инструментах, которые за ними стоят. Примеры тем для таких «инструментальных историй» — ДНК-чипы, протеомика и новые технологии визуализации вроде зеленого флуоресцентного белка (GFP), который заставляет рыбок данио рерио и других лабораторных животных светиться.

Работая с технологиями, которые используют в биологических исследованиях, я вывел для себя отлично работающее правило. Конечно, не все истории можно вписать в одни и те же рамки, а лучшие тексты и вовсе их разрушают. Но важно знать, откуда обычно берется технологическая история и как ее писать.

Мне нравится представлять биологию как большую луковицу, которую быстро очищают. Десятки тысяч биологов каждый день снимают с нее чешуйки, раскрывая, как работают механизмы жизни. Но я никогда не видел особого смысла в изучении каждого кусочка луковой шелухи на предмет его новостного потенциала. (Некоторые мои знакомые редакторы скептически называют очередные известия о гене сердечного приступа или шизофрении новостями о «гене недели».) Иногда лучше сосредоточиться на новых техниках и способах очищать луковицу.

Такие «инструментальные» истории — крупный формат, который может быть привязан к новостной повестке, но тренды обычно «живут» дольше. Они переживают множество новостных циклов, и в конечном счете почти каждое СМИ в медийной пищевой цепи осветит самые крупные из них. От вас зависит, когда ловить эту волну. Некоторые журналисты делают упор на первенство, другие предпочитают смотреть, как разворачивается история, и написать о ней в подходящий для их аудитории момент.

В любом случае рассказ, как новая технология меняет биологические исследования, — это отличный способ показать читателям, да и самому увидеть, как на самом деле работает наука. От мощных секвенаторов до клонирования и последних новшеств в области биомедицинской визуализации — зачастую именно новые технологии определяют, какие исследования проводятся, и влияют на планы организаций вроде Национальных институтов здоровья, финансирующих научные исследования.

К примеру, знаете ли вы, что в 1980-х гг. группа ученых предложила амбициозный проект под названием «Проект белков человека», в рамках которого собиралась описать все наши белки? Он так и не был реализован. Вместо этого NIH поддержал «Геном человека» по одной важной причине: белки изучать было трудно, а вот гены — значительно проще. Инструменты диктуют направление развития науки. Секвенирование генома — пожалуй, лучший пример этого феномена. Технология достигла точки, в которой лаборатории, полные жужжащих машин, поставляют нам данные 24 часа в сутки.

Технология секвенирования породила геномную отрасль. Она изменила науку и наши представления о том, как писать о генетике. Настоящий сюжет не в том, что ученые нашли какой-то ген — теперь они находят их пачками. Сюжет в том, как они его нашли.

Машины или подробности того, как работает какая-то технология, читателям не очень интересны. Лишние детали тексту только мешают — стоит поискать другой способ рассказать вашу историю. К счастью, за всеми этими изобретениями всегда стоят люди, зачастую крайне интересные. Вспомните о Кэри Муллисе, странноватом серфере, который изобрел полимеразную цепную реакцию (ПЦР). Или, например, о Крейге Вентере, биологе-бизнесмене, который основал компанию Celera Genomics, секвенировавшую геном человека.

Острый язык Вентера и бестактное поведение помогли превратить проект расшифровки генома человека в гонку между государственными и частными структурами, в которой амбиции и зависть, всегда сопутствующие науке, вышли на первый план. Хотя журналисты в основном сосредоточили внимание на этом состязании и личности Вентера, за работой Celera стояло технологическое нововведение — новый аппарат с 96 тонкими стеклянными капиллярами, который мог секвенировать гораздо быстрее. В статье для журнала Time в январе 1999 г. Майкл Лемоник и Дик Томпсон писали: