Константин Трунин - Архив сочинений — 2016. Часть I

Дед утёр небольшое количество выступивших слёз. Я же дал ему рассасывать таблетку под языком, от которой давление обязательно придёт в норму. Попросил оставаться сегодня дома и никуда не уходить — я передам вызов в поликлинику, пускай его посетит терапевт и наконец-то заведёт карточку. Пусть пропишет таблетки для удерживания цифр давления в пределах нормы. Дед лишь отмахивался, отказываясь пить таблетки и ссылаясь на наличие дома горшка с геранью да вечнозелёного куста помидоров, а также жгучей крапивы, из которой дед часто варит себе суп либо ест в виде салата. Мою-то таблетку он рассасывал да неустанно морщил нос, считая, что принимаемое лечение наносит непоправимый вред его здоровью. Но раз пришёл, значит, ожидал помощи, а иного, кроме продукции химфабрик, у нас нет.

Всё-таки молодец дед. Поднял мне настроение, показав, что надо жить, пребывая всегда в позитивном настроении. Сколько бы в жизни ни случалось негативных моментов, а выбивать из колеи они не должны. Надо быть сильнее этого, воспринимая всё философски, пропуская любое горе через себя будто воду, не способную нанести какой-либо вред. Это правильная позиция, способная уберечь от всего, сохраняющая здоровье лучше любых лекарств. Вот главный залог долгой жизни — отсутствие стрессов. «А как же война?» — спросил я деда перед прощанием. Дед ничего не ответил, растворившись во мраке ночи.

Закрыв за дедом входную дверь, я наткнулся на сверлящий меня взгляд диспетчера. Он, зевая, забивает недавно сданные мной карты, недобро покачивая головой, наслушавшись проповедей моего последнего пациента. Судя по его виду, ему явно было что сообщить. И, честно говоря, его известие меня повергло в шок. Эта смена омрачилась смертью сотрудника скорой помощи, причём не другой подстанции, а нашей — это тот самый доктор, к которому по рации его водитель звал другую бригаду, как теперь оказывается — реанимационную.

Я молча сел на скамейку в коридоре перед диспетчерской, не находя слов для ответа. Онемение сковало мой язык, про всё остальное я забыл, в непонимании продолжая смотреть на диспетчера. Попытка задать наводящий вопрос заканчивалась провалом. Хотелось поднять руку в жесте «Как?!», но и это не получалось. Какой там дед с вечной жизнью — тут чрезвычайное происшествие. Я не мог поверить и не смогу поверить ещё долгое время. Так вот почему еще одна машина стоит на подстанции. Только нет медика той бригады на подстанции — его тело уже увезли в морг на вскрытие.

Диспетчер хотел рассказать подробности, но ему и карты нужно было забивать. Он делал оба дела с переменным успехом, делясь ставшей известной ему информацией. Вызов поступил на улицу к пребывающему там пьяному телу. К телу подъехать не было возможности. Доктор с водителем дотащили тело до автомобиля. Затащили в салон. После чего доктор стал терять сознание, хватаясь за сердце. Всё это диспетчеру рассказал водитель. Рассказывал с волнением, с округлившимися глазами и дрожащими губами — такой стресс пережить, это и собственную жизнь укоротит. Рядом оказавшаяся реанимация спасти в итоге нашего доктора не смогла — он скончался у них в автомобиле.

После такого известия я уже не мог писать карту, отзваниваться об освобождении тоже не стал. Ещё не скоро я смогу придти в себя — хоть этот доктор и не был для меня близким человеком, но я знал его достаточное количество времени, чтобы так просто осознать его исчезновение из дальнейшей жизни. Ведь не было никаких причин для подобного исхода.

Умерший доктор при мне никогда не жаловался на здоровье. Он всегда улыбался, балагурил, рассказывал интересные истории, говорил, что в жизни у него всё отлично, хотя все на подстанции знали тяжёлое положение этого человека, оставшегося за несколько лет до пенсии без всего, снимающего комнату в тех самых поражающих воображение обшарпанных малосемейках. Ещё во время ужина, кроме рабочих случаев, он поделился сумасбродным отношением к сотрудникам организации тех, кто должен за них радеть. Трудно ему было поверить, когда доктор с большим стажем работы в медицине из-за каких-то внутренних проволочек в виде двухмесячного простоя без трудоустройства потерял надежду на достойную заработную плату, получая не больше начинающего молодого специалиста.

Именно поэтому доктор работал через сутки. Ну а то, что он работал без помощника — это проблема не нашей организации, а всей медицины страны, ставящей людей на грань выживания, не заботящейся о благополучии населения, принимающей странные законы, которые не могут принести какой-либо пользы, а практически один только вред. Ладно бы сократили санитаров, но ныне хотят уменьшить количество больниц, а потом, наверное, примутся за поликлиники. Для людей выходом станет только обращение к платным докторам, где только и осталось искать надежду на человеческое к себе отношение. Всё это очень трудно осознать. И, похоже, с каждым годом будет только хуже. В мире, где каждое десятилетие случаются кризисы глобального масштаба, а люди продолжают совершать безумные поступки, погрязая в необеспеченных кредитах, — в таком мире обязательно разразится большая война.

Были бы мои мысли пустым звуком, но чтение любой книги по истории только подтвердит такой вывод. Война есть продолжение политики другими средствами, сказал Карл фон Клаузевиц. Практически такой же вывод можно сделать из художественной обработки истории Франции XIV века Морисом Дрюоном в цикле «Проклятые короли», где автор прекрасно показал лучший способ избавления от кредиторов. От всего этого только усиливается внутреннее ощущение безысходности и обиды за то, что природа дала способность мыслить именно человеку, а не другому созданию на нашей планете.

Я писал карту вызова, а на глаза стали наворачиваться слёзы. Откуда они и зачем они? Появилось чувство слабости и несправедливости, а также осознание случившейся утраты. Мне не хотелось разрыдаться прямо перед диспетчером, поэтому я ушёл к себе в комнату, чтобы там спокойно всё обдумать и постараться всё-таки дописать карту. Да, со стороны я могу казаться сильным человеком, которому неизвестны никакие проявления эмоций, а постоянная улыбка на лице лишь чувство уважения к собеседнику, как и глупый смешок в конце каждой мало-мальски претендующей на сарказм фразы. Но говорить о смерти знакомых — для меня равносильно словам о крови. Я могу видеть и находиться рядом, ничуть не чураясь, но слышать об этом я не могу, сжимаясь до комочка пыли, у которой сводит конечности и особенно все пальцы. Возможно, мозг начинает думать о нехватке крови в самых отдалённых уголках тела, от этого и следует один сигнал по нервной системе за другим.

В комнате чертовски холодно. Меня вновь стало одолевать утреннее неприятие низкой температуры, от которой организм потряхивает. Это случается постоянно, и к этому я давно привык. Нужно одеться потеплее, но сейчас это невозможно. Ухожу из комнаты и иду обратно к диспетчеру, собрав всего себя в кулак, надеясь спокойно выдержать любой поток подробностей.