Константин Трунин - Архив сочинений — 2016. Часть I

Каким образом путешественник во времени может рассказать историю своей жизни? Злотников и Гринчевский выбрали для этого формат дневниковых записей, доставшихся в наследство потомках эмигранта. Надо сказать, им повезло — их предок обладал талантом рассказчика. Он не просто делился мыслями с бумагой, а в художественной форме рассказывал о важнейших событиях. В редком дневнике найдёшь столь скрупулёзную запись случавшихся за прошедшее время диалогов. Авторы произведения сделали подобное допущение, чтобы «Американец» не казался куцым набором воспоминаний.

Так выходит, что читатель знакомится с дневником эмигранта вместе с одним из его потомков. У потомка не ладится личная жизнь — его преследуют неудачи на личном фронте, да и сам он похоже придаёт мелким неудачам эпический размах. И вот, дабы внук прочувствовал в сравнении размер истинной трагедии, дед дал ему на пару ночей почитать дневник эмигранта, заложившего основу их рода. Внесение такого момента в повествование создаёт у читателя дополнительный элемент правдивости, ведь человек из нашего времени навсегда ушёл в прошлое, мгновенно став историей и к настоящему моменту давно умерев.

У Злотникова и Гринчевского, писавших совместно, на удивление удачно вышли портреты действующих лиц. Хоть описываемая ими ситуация заранее воспринимается выдумкой, но всё остальное заставляет задуматься и принять в предоставленном вниманию виде. Сам главный герой вживается в иностранную среду, не позволяя себе вспоминать о прошлой жизни. На его пути встречаются такие же харизматичные персонажи, как и он сам. Чего только стоит злобный негр-таксист, выжимающий из туристов их деньги, или повар-итальянец, умеющий готовить аппетитные блюда русской кухни, не говоря уже о прочих героях, страдающих от не менее правдиво описанных ситуаций.

Безусловно, выделиться главный герой способен лишь благодаря знаниям из будущего и сопутствующей изобретательным людям находчивости. Становление эмигранта происходит без каких-либо затруднений, если не считать нескольких факторов, отчего-то скорее желающих успеха в деле, нежели серьёзно имеющие основания помешать начинаниям талантливого химика.

Авторы «Американца» могли создать занимательную историческую беллетристику, не реши они внести в повествование долю изюма, устроив фантастический сюжет. Им не требовалось перемещать человека во времени. Разве мало в Российской Империи было умелых людей? Но это их право. Данное направление ныне считается весьма популярным, а значит приковать внимание к произведению будет намного проще.

Стоит отметить, что Игорь Гринчевский до этого в издании крупных произведений замечен не был. Его вклад в «Американца» оценить затруднительно. И имя его на обложке стоит ниже Злотникова. Хотя, как знать, литература настолько любит преображения, что за именами писателей порой не разглядишь настоящего творца. Совместно они написали удобоваримую книгу, а значит следует ожидать продолжение похождений главного героя — каким-то образом он обязан снова оказаться в России, где живут его потомки.

Посему: учиться, учиться и ещё раз учиться, как говорил современник описанных в «Американце» событий. Иногда надо смотреть на применение своих знаний не в будущем, а, нечаянно-негаданно, — в прошлом.

11.04.2016 ( http://trounin.ru/grinchevsky15 )

Станислав Лем не любил научную фантастику. Кажется, он не любил фантастику вообще. С младых лет ему нужно было заботиться о пропитании, вследствие чего им были написаны произведения, позже оказавшиеся под авторским запретом на переиздание. Мало того, Лем находился в состоянии ужаса от тонн книг, ежегодно выпускаемых издательствами. Категоричность привела Станислава к неутешительному выводу: цензура не требуется — литература сама себя изживёт. Благодаря стараниям Геннадия Прашкевича и Владимира Борисова, лично знавших писателя, читатель может по крупицам восстановить образ польского фантаста, негодовавшего от падкости людской массы на беллетристику мелкого пошиба, возносимую на литературный Олимп. Лем бушевал: его гнев отчётливо заметен.

Прашкевич и Борисов рассказывают о Леме его же словами — иной раз на многие страницы растягивается цитирование произведений и писем. Читателю, плохо знакомому с творчеством польского писателя, надо подходить к данной биографии с осторожностью, дабы не усвоить вкратце основное содержание практически всех произведений Лема. С одной стороны хорошо — всё изложено в доступной и понятной форме. С другой — излишняя откровенность в таком интимном деле, как пересказывание сюжета, практически никогда не приветствуется. Авторов биографии это не останавливает — им не претит делиться информацией из разных источников, порой создавая из ладно выстроенного понимания наполнения работ Лема — поток откровений, не самого лицеприятного вида.

Говорить о чьей-то жизни всегда следует с осторожностью. Лем сызмальства прочувствовал Вторую Мировую войну, покинув родной Львов и переехав в Краков. Он никак не воспринимался в самой Польше, имея огромные тиражи в Советском Союзе. На протяжении многих страниц Прашкевич и Борисов делятся с читателем болью писателя, не имевшем в родной стране права на внимание. Такое положение объясняется не каким-нибудь поводом к пренебрежительному отношению, а сугубо произрастает из особенностей польского менталитета. Лем для поляков был своим, и на этом всё. Позже придёт черёд для знакомства писателя с фантастами США, от чьего творчества он, говоря современным языком, выпадет в осадок. Вот как раз тогда зародится в его мыслях негодование и придёт к нему осознание духовной бедности нового поколения.

В биографии Прашкевич и Борисов приводят фотографии, опосредованно имеющие отношение к Станиславу Лему. Может за скудностью оставшихся после писателя, связанных с его жизнью, карточек, а может в силу других причин, но читатель не обрадуется снимкам мест, имеющих порой одно упоминание в тексте. Они никак не оказывают помощь в понимании самой биографии. Понятно стремление биографов нарезать цитат, не решающихся остановить поток выдержек из авторской речи, но почему они не придали такое же важное значение фотографиям?

О любом суждении Лема Прашкевич и Борисов отзываются уважительно. Может они не стали бы помещать в текст смущающие их моменты. Каждое произведение Лема — прекрасно. Его мысли — пленительны. Он — неоспоримый авторитет. С годами у Лема обострилось желание критиковать действительность, что также преподносится биографами в виде неоспоримых истин. И ведь как-то так случилось, некогда вольный в словах фантаст пришёл к осознанию, подкравшегося к человечеству, упадка моральных ценностей. Началась инфляция литературы. Так и хочется сказать — гореть ей синим пламенем, если будет продолжать отвращать от себя надуманностью описываемых ситуаций.