Роберт Макки - История на миллион долларов:

ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЭМОЦИЯ

Аристотель подходил к вопросу об истории и ее смысле следующим образом: почему, спрашивал он, когда мы видим мертвое тело на улице, у нас одна реакция, а когда читаем о смерти у Гомера или видим ее в театре, другая? Потому что в жизни мысль и чувства возникают раздельно. Разум и эмоции принадлежат к разным сферам человеческой натуры, и, редко согласуясь между собой, они, как правило, находятся в противоречии.

В жизни при виде безжизненного тела у вас происходит резкий выброс адреналина: «О Боже, он мертв!» Возможно, вы в страхе бежите. Затем по прошествии времени, немного успокоившись, начинаете размышлять о кончине незнакомого вам человека, о том, что тоже смертны, и о своем существовании под тенью смерти. Эти раздумья могут изменить восприятие мира, и в следующий раз, когда вы столкнетесь со смертью, реакция будет другой, наверное, более сочувственной. Или, если перевернуть модель, в юности вы крайне серьезно, но не очень реалистично относились к любви, сформировав идеалистическое представление, которое приводит к бурному, но причиняющему сильную душевную боль роману. Это может ожесточить ваше сердце, превратить в циника, который в последующие годы будет считать мучительным то, что молодому человеку кажется сладостным.

Интеллектуальная жизнь подготавливает к эмоциональным переживаниям, в дальнейшем подталкивающим к свежим ощущениям, которые, в свою очередь, становятся залогом новых встреч и открытий. Эти две сферы подвержены взаимному влиянию, причем поочередному. Ведь в реальной жизни одновременная вспышка мысли и чувства случается очень редко, и когда нечто подобное происходит, вы думаете, что на вас снизошло божественное озарение. Однако если жизнь разделяет идею и чувство, то искусство их объединяет. История – это инструмент, позволяющий, при желании, вызывать подобные прозрения, иными словами, речь идет о таком явлении, как эстетическая эмоция.

Источником любого вида искусства является первичная доязыковая потребность человеческой души избавиться от стресса и разлада с помощью красоты и гармонии, использовать творческие силы для возрождения жизни, когда она лишена радости под грузом повседневных забот, и установить связь с реальностью через инстинктивное, сенсорное ощущение правды. Подобно музыке и танцу, живописи и скульптуре, поэзии и песне, история – это первое, последнее и извечное переживание эстетической эмоции, представляющей собой одновременное сосредоточение мысли и чувства.

Когда идея соединяется с эмоциональным зарядом, она становится более сильной, глубокой и запоминающейся. Вы можете забыть, что когда-то увидели на улице мертвое тело, но смерть Гамлета будет тревожить вас всегда. Жизнь сама по себе, без формирующего ее искусства, погружает в замешательство и хаос, а эстетическая эмоция приводит знания и чувства к гармоничному соответствию, позволяя с большей долей уверенности сориентироваться в окружающей действительности. Одним словом, хорошо рассказанная история предоставляет именно то, что вы не можете получить от жизни: осмысленное эмоциональное переживание. В жизни события становятся понятными через некоторое время, после размышлений. В искусстве они осмысливаются в тот момент, когда возникают.

В таком случае история, по сути, не является интеллектуальным произведением. Она не выражает идеи в виде сдержанных, беспристрастных утверждений в духе эссе. Но это не означает, что история противостоит интеллектуальности. Мы ждем от писателя серьезных идей и умения постигать суть вещей. Однако при общении художника с аудиторией идея выражается напрямую – через чувства и восприятие, интуицию и эмоции. Для совершенствования этого общения и замены невысказанного и чувственного объяснениями и обобщениями не нужен ни посредник, ни критик. Эрудиция позволяет оттачивать вкус и суждения, но никогда не следует путать критику с искусством. Интеллектуальный анализ, каким бы умным он ни был, не может дать пищу для души.

Хорошо рассказанная история не является воплощением непогрешимых умозаключений или выражением сильных эмоций. Ее успех определяется соединением рационального с иррациональным. Работа, в которой эмоциональный или интеллектуальный компонент преобладает, не может быть достаточно достоверной, чтобы апеллировать к нашей душе, чуткой к сочувствию, сопереживанию, предчувствию, восприятию, и к нашей врожденной восприимчивости к правде.

ЗАМЫСЕЛ

Творческий процесс объединяет две идеи: замысел, пробуждающий у писателя желание создать историю; управляющая идея, которая отражает суть истории, выраженной через действие и эстетическую эмоцию кульминации последнего акта. Однако в отличие от управляющей идеи замысел редко представляет собой законченное высказывание. Это, скорее, вопрос, допускающий разные толкования: «Что случилось бы, если бы…» Что будет, если акула заплывет на морской курорт и нападет на отдыхающего? «Челюсти» (Jaws). Что произойдет, если жена уйдет, бросив мужа и ребенка? «Крамер против Крамера» (Kramer vs. Kramer). Станиславский называл это «магическим "если бы…"», предположением, которое открывает дверь в воображаемый мир, где все представляется возможным.

Однако поиск ответа на вопрос «Что случилось бы, если бы…» – это только одна из форм замысла. Писатели находят вдохновение везде – в беспечном признании друга о его порочных желаниях, шутливом замечании безногого бродяги, ночном кошмаре или приятной мечте, газетном факте, фантазии ребенка. Даже незаконченный вариант сценария может стать источником вдохновения. Самые рутинные занятия, например разработка плавного перехода от одной сцены к другой или редактирование диалога для удаления повторений, могут дать толчок воображению. Все, что угодно, даже беглый взгляд в окно, оказывается порой предпосылкой для начала работы над сценарием.

В 1965 году Ингмар Бергман заразился лабиринтитом, вирусным заболеванием внутреннего уха, при котором больной страдает от непрекращающегося головокружения, не оставляющего его даже во сне. В течение нескольких недель Бергман лежал в постели с неподвижно зафиксированной головой и старался сдерживать головокружение, неотрывно глядя на пятно, которое врач нарисовал на потолке. Однако стоило ему отвести взгляд, как все в комнате начинало вращаться. Концентрируясь на пятне, он начал рисовать в своем воображении два лица, сливающихся друг с другом. Однажды, уже после выздоровления, он взглянул в окно и увидел медицинскую сестру и пациента, которые сидели, взявшись за руки. Эти образы, отношения между медсестрой и пациентом, сливающиеся лица дали жизнь такому шедевру Бергмана, как «Персона» (Persona).