Григорий Панченко - Горизонты оружия

Но для того, скажем прямо, каторжного быдла, из которого главным образом и формировался гладиаторский состав (нужно ли уточнять, что типаж «опального генерала» либо «благородного юноши», даже не будучи полным вымыслом, все-таки представлял собой редкостную экзотику?), это был на редкость завидный путь! Более того: кажется, ТОЛЬКО на гладиаторской службе такие перспективы и открывались. Осужденный раб, осужденный же разбойник, военнопленный, дезертир — все они не имели иных шансов «вписаться» в современное им общество. Даже полноправный по рождению представитель городского плебса (без «стартового капитала» и влиятельного дядюшки) или новобранец-легионер вряд ли мог получить на выходе лучший результат. Разве только ценой долгих лет лишений и непомерного труда (что для многих хуже ран и опасностей), а в случае военной карьеры — и тех самых ран с опасностями вместе. И, собственно, ради чего? Чтобы через много больший, чем у удачливого гладиатора, срок достичь положения, условно говоря, отставного унтер-офицера? Гладиатор (удачливый!!!) к тому времени уже давно бы освободился (в ту или иную сторону — но уроженцы эпохи, когда человеческая жизнь стоит мало, об этом не всегда задумываются) и жил бы себе в достатке и довольстве, осененный славой «суперзвезды». Или даже освобождаться бы не стал, причем не обязательно с прицелом на карьерный рост — а потому, что он очень, ОЧЕНЬ доволен своим статусом, образом жизни и мерой риска.

Неудивительно, что гладиаторы (в отличие от просто рабов или даже легионеров!) фактически не бунтовали. Солдаты всех времен и народов, случается, и восстают; но кто слышал о восстании прапорщиков?

…Руки бинтовались жесткими ремнями, на которых, кажется, были налеплены даже какие-то бляхи. <���…> Первые удары пришлись кулак в кулак, глухо клацнул сминаемый свинец. <���…> Зал немедленно после появления первой крови завелся и теперь бесновался, распаляясь с каждой секундой. В мире, где невозможно умереть иначе чем естественной смертью, где даже пощечину обидчику нельзя дать без немедленной сатисфакции, из людей выползали такие инстинкты, что не снились римлянам времен упадка.

<���…> Кулак грека снизу ударил в незащищенное горло. Илье Ильичу почудилось, что даже сквозь единодушный вопль толпы он слышит хруст, с которым бронированный кулак дробит хрупкую гортань.

Здесь налицо, если можно так сказать, «гладиатура кулачного боя». А сказать так — можно: в том же Риме это была известная штука. Конечно, формально такие единоборства продолжали традиции Олимпии (не случайно лучшими из кулачных бойцов по-прежнему были греки!), но по форме и по духу уже отличались от них где-то как ритуальное самопожертвование военачальника — от гладиаторской схватки. И, подобно классической гладиатуре, они охватывали весь спектр: бой театрально-постановочный (сравнительно безвредный), бой спортивный (в чистом виде — большая редкость)… бой «боевой»… К последней разновидности общественность относилась практически как к гладиатуре!

Так что вряд ли случаен тот факт, что гладиаторские игры в самых «элладоцентричных» краях все-таки укоренились: и довольно скоро, и очень прочно. Причем оружие с «ограниченной убойностью» на них в конце концов стало применяться не чаще, чем в собственно Риме — и городе, и стране.

Нет, это не космонавт и не водолаз в скафандре, а гладиатор в лишь слегка утрированном снаряжении

Кстати, Логинов еще, пожалуй, проявил милосердие: иные типы «боксерских перчаток», в которых сражались на аренах римских амфитеатров, представляли собой уже не ременную обмотку со свинцовыми бляхами, а подлинные кастеты-накулачники. По убойной силе они превосходили многие образцы вооружения «утренней смены», да и иные из «дневных» мечей (например, те, у которых были милосердно срезаны острия).

Неудивительно, что такие поединки порой были пострашнее гладиаторских боев (во всяком случае, в период ранней империи, когда гладиаторы демонстрировали не резню, а фехтование: без стремления непременно убить противника, с нередкой пощадой побежденного и т. д.). Вот, например, что говорит один из римских историков (Светоний) об императоре Августе, причем говорит в похвалу, высоко оценивая императорский гуманизм и заботу о духовных ценностях народа:

«Женщинам он даже на гладиаторские бои не дозволял смотреть иначе, как с самых верхних мест, хотя по старому обычаю на этих зрелищах они садились вместе с мужчинами. Только девственным весталкам он предоставил в театре отдельное место напротив преторского кресла. С атлетических же состязаний он удалял женщин совершенно; и когда на понтификальных играх народ потребовал вывести пару кулачных бойцов, он отложил это на утро следующего дня, сделав объявление, чтобы женщины не появлялись в театре раньше пятого часа».

Тут несомненный интерес представляет факт, что именно император считал наименее подходящим для женского взгляда…

Приходилось мне встречать мнение, что это он проявил августейшую заботу не столько о вообще нравственном облике римских матрон, сколько об их целомудрии. Потому что боксеры сохраняли олимпийские традиции и в смысле костюмов — т. е., кроме боевых перчаток, на них, в общем, ничего и не было. Едва ли, однако, дело в этом: ведь попытки оградить матерей семейств от лицезрения гладиаторов даже предшествуют их «недопущению» на кулачный бой. К тому же и набедренная повязка в среде древнеримских спортсменов-постолимпийцев не была полностью запретным предметом (хотя выступавшие на аренах Рима греческие атлеты видели в ней явственный признак морального упадка — куда более вопиющий, чем использование перчаток-кастетов).

Вопрос о спортивном костюме , конечно, глубоко «смежный», но дело тут не только в италийском «акценте»: на состязаниях, проходящих в отдаленных греческих городах-колониях, древние принципы тоже соблюдались не всегда! Эллинская метрополия считала такой подход симптомом варваризации — и пуритански боролась с набедренными повязками (но не с перчатками-кастетами!), не допуская их на арены «старых», уважаемых стадионов с хорошей репутацией. Уж там-то — в Коринфе, Дельфах, Немейе, Александрии и, конечно, самой Олимпии — даже римлянин, пожелай он участвовать в играх, оказался бы вынужден «надеть» костюм, который носил Ахиллес во время погони за черепахой.

Но и на таких стадионах в «эпоху развитой античности» этика, техника, да и перчатки кулачных бойцов очень сильно отличались от раннеолимпийских. Что бы такие боксеры о себе ни думали, реально они почти полностью стали «гладиаторами кулачного боя»: даже в регионах, гордящихся своей эллинской духовностью, противопоставляемой — фи! — римскому хамству. Кстати, такие «противопоставления» в позднеантичном — и уже достаточно космополитичном — мире привели к неожиданным результатам: греческие спортивные общества вдруг стали рассадниками агрессивнейшего реакционерства по типу боевых организаций НСДАП, РНЕ и т. д. А гладиатуре они если и противостояли, то не из-за ее жестокости, но скорее как «конкурентному явлению», отвлекающему молодежь от подлинно важных национально-культурных задач.