В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

О, друг! ты жизнь влачишь, без пользы увядая,

Пригнутая к земле как тополь молодая;

Поблекла свежая ветвей твоих краса,

И листья кроет пыль и дольняя роса.

О долго ль быть тебе печальной и согнутой!

Смотри, пришла весна, твои не крепки путы -

Воспрянь и подымись трепещущим столбом,

Вершиною шумя в эфире голубом.

Гр. А. Толстой

Публицист не может не отметить с некоторым удовольствием, что число нравственных тем, занимающих общество, расширяется и самый этот интерес к ним жив, длителен, кажется - глубок. Приятно также, что отдельные казусы общественной жизни мысль общества и печати стремится возвести к высшему синтезу, пытается найти ответ на них и успокоение своей совести не в ходячей морали и временных правилах, а в некоторой философской концепции.

Автор, скрывающийся под псевдонимом "Серый", обсуждает в "Гражданине", по поводу моих "Евиных внучек", очень интересный вопрос о так называемых незаконнорожденных детях. Между прочим, он думает, что сама французская революция не совершилась бы, не будь этого понятия и разделения детей на "законных" и, так сказать, "беззаконных". Мысль совершенно новая, но почти верная. Он говорит: "Если бы в аристократические семьи вливалось все то, что являлось плодом их шалости и увлечения (автор забывает, сколько тут было настоящей романтической любви!), то очень скоро эти семьи расплывались бы в народной массе, обеднели бы (т.е. в пользу детей народа). Если бы все дети, рождавшиеся от гордых маркизов и князей вне брака, считались законными, я думаю, не было бы французской революции, а у нас крепостное право обрушилось бы лет за 50 до 61-го года. Все неровности в человечестве, созданные рождением и состоянием, без всяких насилий и революций могли бы сгладиться только поднятием этого накрепко спущенного шлюза, отделяющего детей законных от незаконных. Дайте имя и права всякому (его курс.) рожденному ребенку, и через столетие не будет богачей, а титулы сделаются так же распространены, как болезни. Более того: мне кажется, тогда бы не было и такого количества, как теперь, адюльтера: его бы сковывал страх крови, страх за свое имущество и наследство".

Последняя мысль очень ценна, но остановимся на первой. Действительно, у древнееврейского народа и в современной нам Турции, двух племенах и религиях, столь противоположных во всем, не образовывалось никогда родовой аристократии и имущественного капитализма в силу выпадения понятия: "незаконное рождение", "незаконные, бесправные и ненаследующие дети". Кровь каждого расплывалась в народной массе и расплывалось в бедноте имущество. Вспомним богача Вооза и нищенку Руфь в Библии. И, действительно, тут невозможна революция и классовый антагонизм, потому что тут они означали бы восстание на себя, антагонизм детей против родителей. Удивительно, как эта простая мысль никогда не пришла на ум как историкам, так и социальным реформаторам. Признай закон права решительно каждого ребенка на имя отца и на равную со всеми другими рожденными от него детьми часть имущества, наследства, и, во-первых, каждый отец остерегся бы переходить от романа к роману, от девушки к девушке; но затем, так как все-таки некоторая доля теперешнего кажущегося адюльтера сохранилась бы, - все стали бы немножечко "князьями", как казанские татары, и едва ли бы сохранились оптиматы, как Ротшильды, Струсберг, Корзинкины, Мамонтовы. Все немножко растворилось бы, уравнялось. И, вместе, заметим: чувство породы человеческой, чувство славы рода человеческого - не понизилось бы. "Ни один царь не имел иного начала для рождения: один для всех вход в жизнь и одинаковый исход", - говорит Книга Премудрости Соломоновой (гл. 7, ст. 5-6). Да, могила и материнское чрево - два равные абсолюта. Разве аристократия унижается от того, что она входит в могилу "в ногу" с демократией?!

Статья автора вызвана инцидентом г. Боброва с несчастной воронежской девушкой и уделяет долю внимания моим мыслям об этом же случае в "Евиных внучках". Я указал там, что причина самоубийства девушек "от несчастной любви", как и убийства ими детей своих, кроется в гипнозе стыда, идущем от разделения любви на "законную" и "беззаконную" и самого рождения на "законное" и "беззаконное". Не будь этого деления, убийства не было бы. Нет и, вероятно, от начала мира не было случая, чтобы, родив законного ребенка, женщина задушила его или, законно зачав, - удавилась бы, утопилась, приняла кислоту или спички. Таким образом, эти убийства суть остаток вычитания из любви и рождения вообще - любви и рождения, законом не допущенных. "Довольно, не надо более!" И остаток - убивается. Матери играют здесь совершенно пассивную и едва ли ими отчетливо понимаемую роль. Чтобы несколько поддержать в "падающем духе" матерей, я предложу следующий диалог между ними и законом, в сущности не только возможный, но и действительно происходящий, только безмолвно:

З а к о н. Если бы вы родили в браке - и не вынуждены были бы убивать. Сами виноваты.

М а т е р и. Мы бы и родили в браке, очень бы рады были. Но брака нам не дали, в него не позвали, и вообще этого для нас не сделали. Виноват закон.

Диалог этот очень трудно рассудить, т. е. действительно трудно определить, кто тут виновный: девушки ли порознь и лично каждая, или несколько виновен самый закон. Но никак нельзя отрицать, что от сложения мира и до сих пор едва ли была девушка, которая бы предпочла родить "так" и отказалась бы своею и доброю охотою от супружества. Все легенды и мифы о них ведь, в сущности, укладываются в формулу:

- Развратница. Установлен брак, а она не захотела. Не пошла лошадь в хомут, а предпочла чистое поле. Ну, и родила. А родивши, - испугалась, и сперва сама пыталась отравиться, а когда не удалось - убила ребенка.

Конечно, этого никогда не бывает. Конечно, девушка раньше рождения была глубоко несчастна, что полюбила человека, с которым или невозможен брак, законодательно не установлен, или который ее не захотел взять в полное законное супружество по недостатку в ней суммы им требуемых качеств:

- Я некрасива.

- Я бедна.

- Я уже немолода.

- У меня нет приветливого и милого характера.

В общем:

- Мы не настолько нравились, чтобы нас взять замуж.

Увы! Это вечная история еще с сложения мира. Всегда были девушки некрасивые, бедные, злые, старые: но и одним, и другим, и третьим в их позднем и старом, а может быть юном и неудачном, девичестве мерещилась эта мысль:

- Я горю, как одна свеча, и догораю, как одна свеча. И погасну. И нет у меня племени, и некому будет прийти на могилу мою.

По моему мнению, чувство бесконечной, мировой сиротливости присуще таким девушкам "за флагом". - "Мы - одни в мире, у нас нет родства". Я думаю, это бесконечно глубокое чувство, в психологию которого мы, мужчины, не заглядывали. И вот, в оправдание девушек, я не могу не припомнить строк из вечно святой Библии. Оговорюсь для избежания соблазна. Можем ли мы думать, чтобы написатель Библии что-нибудь включил в нее без смысла и намерения; и если сюжет явно соблазнительный, не очевидно ли, что он включен в Священную Летопись первых людей вовсе не для соблазна, но для какого-нибудь размышления, поучения, которое мы в нем должны уметь прочесть: "И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его: ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его. И сказала старшая младшей: отец наш - стар; и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли; итак, напоим отца вином, и переспим с ним, и восставим от отца нашего племя*... И сделались обе дочери Лотовы беременными от отца своего. И родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав, говоря: это от отца моего. Он отец моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми, говоря: вот сын рода моего. Он отец аммонитян доныне" (Бытия, гл. 19, ст. 30-38). Что же здесь могло быть такого, что побудило бытописателя включить этот, вовсе ненужный для понимания судеб народа Божия, рассказ в скрижали священной истории? Только одна строка: "Нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли". Вот ради этих слов включено все событие в нить устроения народа Божия на земле, и даже в нить устроения человечества на земле. Речь - грустна, тосклива; сестры советуются; должно рождение победить смерть: ведь у них ключи жизни и бытия, за которые они ответственны. И обе как бы в сомнамбулическом сне, во время которого человек проходит над пропастью по тонкой и хрупкой дощечке, прошли и взяли что нужно, что указано вечною природою, с трепещущим сердцем, по всему вероятию, с крайним страхом и... не загасли, как свечка, но имели вечную молитву после себя и о себе в своем потомстве. Вот что хотел сказать бытописатель; и хотел как бы предостеречь родителей, и племена, и закон: что, если они станут на дороге рождения - женщина все-таки станет рождать; рухнет под ней дощечка - и все-таки она будет рождать, даже не останавливаясь перед поступком, описанным в Бытии, или... перед грехом детоубийства, как в наши дни. Словом, - тут абсолют. Но и кроме того: если бы сила рождения в своей непобедимости не доходила до этих вершин, описанных здесь Моисеем, и в случае крайности даже через них не переступала, - конечно, смерть, не знающая для себя законов, одолевающая препоны воли нашей, давно бы одолела рождение и одна царила на земле. Так называемое "беззаконное рождение", - а описанное ли Моисеем не входит в эту рубрику! - и стоит одно несокрушимым и несокрушаемым залогом, что мы мистически и религиозно обеспечены в победе над смертью: это - как радуга, данная Ною, что "потопа больше не будет"! Без него каких законов, необдуманных и неосторожных, мог бы натворить, - да и натворил ведь, - человек о роднике своего бытия. Теперь же, когда поток жизни хлещет через всякий неосторожный забор и девушки, даже вынужденные убивать рожденное, все же опять и снова рождают, убиваются сами - и рождают, квиетизм человечества обеспечен. "Ключи жизни" вверены герою и ангелу.