В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

______________________

Настоятель Петерб. Петропавловского придворного, что в крепости, собора протоиерей Александр Дернов,

СПб., 18 сентября, 1899 г.

Не заграждай уста волу молотящему.

Ветхий Завет, "Второзаконие"

"И дурны мы, и дурно нам..." - сколько, вероятно, женщин произносят это внутреннее о себе суждение! Женщины вовсе не страдают избытком самовосхваления, самовосхищения. Попробуйте поговорить с ними посерьезнее, "по душе", и вы услышите горечь о себе и осуждение себе. Журналисту, позволяющему себе касаться вопросов семьи, ребенка, супружества, приходится иногда получать письма читателей, читательниц. Как серьезен их тон, и какая в общем строгость взгляда на себя. Это лишь снаружи кажется, что женщины как будто только скользят по паркету и шуршат платьями. В душе ее на самом деле - смятение, недоумение, иногда гнев; но более всего, мне кажется, недоумения... "Дурны мы, но это оттого, что нам дурно". Вспомнишь старика Шекспира и его вещее слово:

Все благо и прекрасно на земле,

Когда живет в своем определенье;

Добро - везде, добро найдешь и в зле.

Когда ж предмет пойдет по направленью,

Противному его предназначенью,

По сущности добро - он станет злом.

Так человек: что добродетель в нем,

То может быть пороком...("Ромео и Юлия").

Газеты только что принесли два впечатления о женщинах. Одно из них - письмо студента Каменского относительно поведения астраханской публики, при появлении на сцене местного театра баритона г. Боброва, имевшего печальную историю с девушкою, или, вернее, с которым имела печальную историю с печальным концом одна девушка в Воронеже. Второе впечатление - горячий и неопытный рассказ г. Антропова в N 8809 "Нов. Вр.", под заглавием "Обуза". Обуза - это ребенок для женщины. Но не будем забегать вперед и рассмотрим и посудим несколько оба впечатления по порядку.

"Был беден; думал принести со временем огромную пользу обществу, для чего действительно имел некоторый талант; выискал совершенно ненужного человека и убил его, чтобы воспользоваться средствами; но тут запутался, размяк как-то, пришел с повинной в полицию и был сослан": вот краткое resume "Преступления и наказания". Верно оно? Конечно! Но может быть, в этом resume есть и некоторая ложь? Да, есть: ужасная ложь краткости! Можно ведь и всемирную историю так резюмировать: "Был Адам и согрешил; потом все жили и грешили; потом пришел Христос и искупил грех, но люди все-таки и потом грешили; потом пришел антихрист, и началось светопреставление". Тоже истина и тоже ложь, и ложь в том, что очень коротко. Точно так же если сказать: "Влюбилась в баритона; но он ее оставил; потом она отравилась", то ложь тут заключается в какой-то огромной картине, нерассказанной, ненарисованной, но бывшей, но совершившейся. Гений Достоевского сумел краткое resume судебного протокола раздвинуть в истинное и поразительное изображение души человеческой, и общества человеческого, и логики человеческой, и суда Божия: и все ужаснулись, научились, запомнили, не только у нас, но и в Европе: "Так вот что значит убить". До сих пор не нашлось писателя, который с равною истиною и подробностью, тоже приблизительно на два тома разрисовал бы нам одну строчку нередких газетных хроник: "Увлеклась; увлеченье было неудачно; покончила с собой". Пушкин задел эту необозримую тему в известном стихотворении, как-то быстро затаскавшемся: "Под вечер осенью ненастной". Толстой ее же взял в "Воскресении"; в "Фаусте" Гёте, в сущности, взята та же тема. Но все это бедно как изображение: тут или много философии, или много морали; но очень мала, очень кратка внутренняя душевная драма, и все-таки в стихотворении Пушкина она наиболее выразительна:

Склонилась, тихо положила

И скрылась в темноте ночной.

Взята минута; срисован образ; точно изображена психология, и затем - занавес. Толстой с его огромным изобразительным талантом и всемирным нравственным авторитетом мог бы поднять огромное множество заключающихся здесь вопросов, но этого не сделал. И мы остаемся при кратком resume: "Увлеклась; увлечение было неудачно; и - отравилась вовремя или убила ребенка, если вовремя не отравилась". И тоже занавес.

- Нет, знаете, в каждом виновном есть искра истины, и я их прощал бы. Но кого я не простил бы никогда - мать-убийцу. Ее бы я засудил...

Так говорил однажды уже пожилой и, очевидно, очень умный и очень добрый "судебный человек". Он сказал решительно, безапелляционно. Помню, я как-то задрожал в душе своей, моментально слив это слово с одним детским своим впечатлением. Отелилась у нас корова, и вот теленочка присудили заколоть, а чтобы корова не билась, привязали ее в саду, далеко. Но корова ужасно все время билась и стонала, чувствуя ли или услышав что-нибудь из телячьего крика. Не знаю, но факт запомнил. Лучше ли корова человека? Больше ли чувствует? Не знаю. Кто это вешал, определил и решил? А если никто это не решил, то никто и не взвесил огромного ужаса, и огромного мистицизма, и огромной метафизики, в одну секунду, или минуту, или час, протекающий в душе матери, которая наскоро своими руками придушивает своего ребенка.

- Но ведь корова этого не делает, ни одна, никакая - скажут. Очевидно, человек хуже коровы; убить такую.

- Но ведь корове не стыдно своего теленка. Она живет об одном впечатлении: "жалко".

- Да.

- Человек живет о двух впечатлениях: жалко и стыдно; и второе впечатление: "стыдно" - поборает первое.

- Так.

- Если никто не взвесил метафизики ужаса - убить своими руками своего ребенка, то никто, кроме испытавших, и не взвесил особенного мистицизма этого стыда, которого, заметьте, почти никто не выносит, и все таких или подобных детей "от несчастной и роковой любви" или убивают, или скрывают как-нибудь. Целомудренные и циники, молодые и старые, мужчины и женщины - все равно.

- Удивительно.

- С удивления начинается философия, как определили еще Платон и Аристотель. Я знал одного чиновника, до 45 лет ловеласа, об историях или "соблазнениях" которого постоянно говорил весь город. Красавец и умница, он успевал с вдовами, замужними, барышнями; любил и коротко, и длинно. Само собою никто и никогда его не осуждал, а уж он сам себя в душе - всего менее. Он был в меру богат, делал много и без кичливости добра, а главное - был очень образован и неустанно в хорошем расположении духа, так что живой сам - всех оживлял. Печаль его началась с серьезного. Он "попался", т. е. влюбился подлинно, горячо в только что окончившую курс институтку, и она в него влюбилась, сбежала, приехала в наш город, и он ее как-то приютил не у себя, а возле себя. Как было между ними, что было -гробовая тайна. Через немного лет она умерла, оставив ему сына, и вот об этом-то мальчике мне и пришлось услышать от старого-старого, семидесятилетнего протоиерея.