Пессель М. Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев

Обзор этой грандиозной панорамы был как бы моим прощанием с центральными и наиболее доступными районами Заскара. И слегка защемило сердце при взгляде на эту забытую главу истории человечества.

На обратном пути в сопровождении той же назойливой мальчишеской оравы старый монах провел меня внутрь небольшой кумирни, где вокруг одиннадцатиликого Авалокитешвары висели ужасающие трехглазые маски. Меня снова поразило сложное и перенасыщенное страшилищами искусство Гималаев, которое никак не соответствует прозрачной и открытой душе их обитателей. Единственное искусство, которое сродни духовному миру гималайцев, — их величественная и сдержанная архитектура, которая, как и люди, вписывается в сказочно прекрасное окружение, вечные «декорации» в жизни гималайцев. Нигде на Востоке [153] архитектура не обладает столь величественной простотой; никто в мире не понял лучше роли формы, объемов и пространства в их связи с природой, как безвестные архитекторы, возведшие великолепные здания во славу своих богов и владык.

Следует помнить, что крупный архитектурный ансамбль Потала в Лхасе высотой в двадцать этажей воздвигнут в конце XVIII века, и почти два века он был самым высоким зданием в Азии. Так же величественны дворец в Лехе, гигантские крепости Бутана и сказочные комплексы Мустанга и Заскара.

Вручив, согласно обычаю, несколько рупий старому монаху (на уход за кумирней), я отправился в Падам. Поскольку ребятня не отставала, я решил, что они могут сгодиться мне, и спросил, есть ли поблизости древние камни с рисунками.

— Нету, — сказал один.

— Да, — сказал другой.

— Нет, — сказал третий.

Схватив за шиворот того, кто сказал «да», я велел ему отвести меня к этим камням, и он действительно привел меня к каменной скульптуре, явно очень древней, представлявшей нечто вроде Будды в трехверхой шапке. Дети показали мне еще одно не менее странное божество. Многочисленные молитвенные флажки вокруг статуй свидетельствовали о поклонении заскарцев этим древним божествам.

Входил ли Заскар в Кушанское царство до вторжения тибетцев? Если да, то как объяснить существование столь примитивных скульптур? Ведь кушанцы, при которых расцвело скульптурное искусство буддизма Гандхары и Матхуры, создали бы более утонченные произведения, чем те, что я видел в Сани и Падаме. А может быть, эти камни еще древнее, чем виденные мной изображения каменных баранов? Был ли Заскар мифическим царством муравьев-золотоискателей? Здесь в конце концов золота было больше, чем в реке Суру, чьи золотоносные россыпи славились до недавнего времени. Кто управлял Заскаром до прихода орд тибетских воинов? Это так и останется тайной, если кто-нибудь не установит точных связей между всеми этими каменными изображениями. Самым странным, на мой взгляд, является то, что созданные до вторжения тибетцев буддийские скульптуры, за исключением наскальных изображений внутри кумирни в деревне Карша, никак не привязаны к «современным» буддийским храмам.

Оставив Пипитинг позади, я двинулся по берегу реки Заскар к Падаму. Солнце висело над самым горизонтом; я очень устал и едва волочил ноги. Дал себе отдых, рассматривая развалины крепости. Затем пересек поля, которые тянулись к югу от Падама над излучинами реки. Я углубился в свои мысли, когда вдруг в поле моего зрения появились силуэты двух европейцев. Я невольно отпрянул в сторону, словно встретил чужеземцев... Я не люблю встречаться с европейцами в отдаленных краях, где путешествую, — они вынуждают меня расставаться с тем «я», которое [154] берет верх во время моих продолжительных странствий. И однако мое прежнее «я» сгорало от любопытства, кто это мог быть; к тому же мне хотелось разделить с другими мое восхищение Заскаром.

Когда мы оказались совсем рядом, человек пониже ростом шагнул ко мне с протянутой рукой. Этот жест показался мне неуместным в такой стране, как Заскар, но еще больше меня удивил его вопрос.

— Пессель, если не ошибаюсь?

Я едва не ответил: «Ливингстон!», но произнес более банальные слова:

— Как вы догадались?

— Каждый в Падаме знает, кто вы такой. Тасилдар (местный судебный чиновник) читает сейчас вашу книгу о Мустанге. Мы остановились у него. Навестите его, а заодно и нас.

Молодые люди были немцами и изучали физику в Кёльнском университете. Мы договорились о встрече вечером во дворце князя Падама, куда их пригласил представитель властей штата Кашмир.

Я вернулся в дом, где остановился. Нордруп уже согрел воду, и я позволил себе полакомиться какао. Затем отправился к тасилдару, жившему по соседству, в большом обшарпанном здании, где князь Падама сдавал ему две комнаты. Я постучал в низкую дверцу и, не получив ответа, просунул в комнату голову. Слуга пригласил меня войти и усадил на подушки рядом с молодым человеком лет тридцати, который молился, склонив голову на грудь.

Закончив приношение жертв различным индусским богам (это был индус из Кашмира), тасилдар повернулся ко мне и заговорил на английском языке. Вначале я с трудом разбирал его речь как из-за ужасного акцента, так и из-за дефекта нёба. Молодой человек взял с низкого столика экземпляр моей книги о Мустанге, перелистал ее и, отыскав мою фотографию, сравнил с оригиналом. Успокоившись, сказал, что рад знакомству со мной, и велел слуге приготовить чай.

Он объяснил, что является первым индийским чиновником, прожившим в Заскаре весь год. По его словам, хуже участи не придумать. Зимы здесь столь суровы, что большую часть времени он вынужден сидеть дома и даже не выходить из этой комнаты. Термометр всегда показывал не менее минус 30 градусов, а потому он и носа не высовывал на улицу. Ему надлежало отбыть здесь положенный двухгодичный срок, и я подозреваю, что он считал каждый день, приближавший его к отъезду из этого края. Вряд ли стоило его осуждать — жизнь по принуждению в стране, лежащей на высоте трех тысяч восьмисот метров над уровнем моря, без всех тех благ, которые успел познать, и общение с местными жителями без знания их языка не могли доставить особых радостей! Зима в Заскаре пугала и меня, и здесь я был солидарен с тасилдаром. [155]

Он сообщил мне, что, по официальным данным, в Заскаре двадцать восемь деревень, в которых живет восемь тысяч человек. Индийские власти надеялись вскоре открыть автомобильное сообщение через перевал Пенси-Ла, чтобы облегчить связь этого края с остальной Индией.

Тасилдар признал, что заскарцы редко обращаются к нему как представителю власти. Каждая деревня имеет свои традиционные способы вершить суд и разрешать конфликты. Крестьяне почти никогда не просят помощи у тасилдара, который в основном занимается проблемами торговцев народности балти и оказанием содействия крайне редко посещающим этот край приезжим. С тех пор как он находится здесь (скоро уже два года), в Падаме побывали работник индийского департамента вод и лесов, инспектор начальной школы и два врача, открывшие пункт первой помощи. Эти люди вместе с двумя инженерами-дорожниками из Ладакха составляли всю «индийскую колонию» в Заскаре, которая пыталась улучшить жизнь обитателей этого края. Будет ли это благом для них? Сомнительно! Как приезжие, которые с трудом переносили местную зиму, могли «улучшить» систему, позволившую целому народу в добром здравии жить в столь сухом, столь высокогорном и столь холодном краю? Ведь все они, кроме тасилдара и школьного учителя, покинут Заскар в конце краткого лета.