Митин журнал

Кокошину продолжали мучить сомнения по поводу Селина - издавать или не издавать? Хотя она все-таки взяла марусину рукопись перевода и даже заплатила аванс, правда, читать рукопись она все равно не стала. Позже, когда Маруся уже вернулась в Петербург и даже забыла думать об этом, ей как-то раз позвонили из Витебска. В трубке она услышала голос какой-то женщины с характерным провинциальным акцентом, это была корректор издательства "Кока-Даун", Авдотья Павловна, которая по телефону стала уточнять упоминающиеся в переводе названия парижских улиц. В заключение Авдотья Павловна не выдержала и с тяжелым вздохом поделилась с Марусей впечатлениями от романа:

-- Мы тут с девочками удивлялись, главный герой-то за все время даже ни разу не помылся! В общем, больной человек! "Больным" Авдотья Павловна считала и надиного мужа. Видимо, Авдотья Павловна и "девочки" были единственными, кто в издательстве "Кока-Даун" прочитал марусин перевод.

Больше о Кокошиной Маруся ничего не слышала, если не считать небольшой заметки в "Книжном обозрении", на которую Маруся случайно натолкнулась уже год спустя, перелистывая эту газету в "Академкниге" на Литейном.

Рядом с заметкой были помещены фотографии Кокошиной в черном трико и в шляпе, на одной фотографии она присела на корточки, обхватив рукой себя за плечи, причем с первого взгляда создавалось впечатление, что она закинула ногу за голову. На второй фотографии Кокошина стояла, согнувшись вперед, улыбаясь соблазнительной улыбкой, однако при этом почему-то удивительно походила на обезьяну. А на третьей фотографии вообще было трудно что-нибудь разобрать, но казалось, что она сидит на унитазе и тужится. В заметке говорилось, что известная издательница Кокошина выпустила календарь с собственными фотографиями, выступив в новом для себя качестве фотомодели и поэтессы одновременно, на последней странице календаря были помещены ее стихи. Заметка называлась "Из издателей в фотомодели и обратно". О любви Кокошиной к поэзии Маруся знала, но о ее желании стать фотомоделью никогда даже не подозревала, да и внешность у нее для этого была не самая подходящая: маленькая, тщедушная, невзрачная. Разве что тот факт, что все многочисленные жены надиного мужа были фотомоделями, оказал роковое воздействие на ее психику. Может быть, она была в него тайно влюблена?

****

На площади Этуаль ветер раскачивает огромный плакат: женщина сидит на ступеньках, к ней прижались двое детей, а внизу крупными буквами написано: "Где мы будем сегодня спать?" Этот плакат повесили в защиту бездомных, чтобы он напоминал всем благополучным людям о том, что среди бездомных есть даже дети, и им нужно помочь. Но все равно все думают только о себе. Если тебе хорошо, то что тебе до остальных. Когда будет плохо, тогда и будем думать. А когда дождь и ветер и холод, и дети плачут, и тебе некуда идти, что же тогда делать, куда деваться, тогда ты попадаешь во власть улицы, любая случайность может стать роковой, и ты в ужасе шарахаешься от каждой тени, от каждого силуэта, но деваться некуда, некуда, и так везде: в России, во Франции, или в Америке - всюду одно и то же, никакого спасения нет в этом мире, везде один холодный скрежещущий ужас, от которого некуда скрыться.

Когда Маруся в ужасе просыпалась ночью в

самый глухой, самый страшный час перед рассветом или среди ночи и вдруг слышала, как наверху кто-то двигает мебель или скачет, или что-то кидает на пол, ей вдруг становилось страшно, что сверху кто-то сошел с ума или кого-то убивают, и некуда было деваться от этого ужаса...

Если уж суждено потерять рассудок, ну что ж, это было бы даже лучше, ведь иначе просто невозможно, невозможно жить в этой реальности, в этой проклятой жизни, которую невозможно вынести. Это не в человеческих

силах. И так хотелось бы куда-то убежать, но бежать некуда, везде холодная темная бездна, она и в глазах людей, идущих тебе навстречу, и в небе, и в лужах, и в реках, и в морях, всюду, всюду, и эта бездна затягивает, затягивает тебя, и некуда уйти. Лучше всего работать без

остановки, это заставляет забыть, отвлекает, наваливается тяжелый дурман, ты забываешь, и кажется что снова проглядывает что-то давно забытое теплое, тихое, и ты как будто в укрытии, но нет, все равно все время возвращается ужас, возвращается как припадок удушья, и напрасно ты хватаешь разинутым ртом воздух, все равно надолго не

хватит.

И постепенно, вместе с физической болью, мучавшей ее при воспоминании некоторых деталей, стала уходить и радость жизни, которую она раньше так остро ощущала и которая вызывала в ней тоже почти физическое опьянение и упоение. Маруся почти постоянно стала думать о смерти, потому что это единственное, что могло дать ей облегчение.

Она наконец-то подошла к последней границе в своих мыслях о самоубийстве и словно встала, покачнувшись, на самом краю крыши. Сверху все было прекрасно видно и казалось таким крошечным и трогательным. Стоя здесь, на самом краю крыши, она ощущала, как ее сердце переполняет чистая радость. И она отчетливо почувствовала, как прекрасен будет этот полет и что нужно будет постараться продлить, растянуть это последнее мгновение перед тем, как будет ужасный удар! И потом - все, пустота. Или же она просто раскачает ту пожарную лестницу, что шла вверх по задней выходящей во двор стене огромного здания, и эта лестница, сперва нехотя, а потом все быстрее и стремительнее, с грохотом и скрежетом повалится набок, и все дома вокруг закружатся и завертятся, и у нее мелькнет мысль, что она может каким-то чудом попасть на чей-то балкон, где случайно выставлена мягкая перина, или на газон, усеянный мягкими и чистыми оранжевыми листьями, и эта жизнь еще продлится.

Она будет длится еще долго, почти вечность, и в ней снова будет все, что так очаровывало ее раньше, то, что так мешало ей сосредоточиться и рассеивало внимание, и тянуло полностью, до самозабвения раствориться в плавном потоке жизни, расслабиться, дать себя убаюкать и плыть, плыть в этом нежном потоке, пока снова не натолкнешься на что-то грубое, твердое и внезапно она радостно что-то поняла - она не ощущает больше как бы давивших ее со всех сторон раньше границ, условностей, рефлексий - все это ушло, и перед ней раскрылось прекрасное бескрайнее небо, которого она искала всю жизнь, и вот только сейчас нашла. Но это ощущение счастья продлилось недолго.

***

Пьера больше всего заботил вопрос отправления естестенных надобностей, его ужасно раздражала невозможность помочиться, когда ему этого хотелось. Из-за этого он ненавидел Париж, потому что там не

было бесплатных туалетов, надо было платить два франка, а если человек хотел помыть руки, то и все два пятьдесят. Он давно уже лелеял мечту изобрести такой аппаратик, или мешочек, чтобы можно было его приделать к штанам: захотел помочиться - пожалуйста, и не надо искать укромное местечко. Однажды, еще в психбольнице, он видел женщину, которая стояла и мочилась стоя, как мужчина, сильная желтая струя с шумом лилась на траву, эта картина навсегда запечталелась в его памяти. Конечно, эта женщина мечтала стать мужчиной, ведь все девочки в детстве мечтают иметь маленькие члены. Когда-то давно он прочитал у Фрейда, что все мужчины, которые курят толстые сигары, жуткие фаллократы, те, которые курят сигареты, вообще-то тоже, но не в такой степени. Пьер и сам раньше курил, но когда бродил по Франции, был вынужден бросить, у него просто не было денег. Сперва он собирал окурки, потом курил самокрутки, а потом просто перестал, чем очень гордился.