Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Но все уходит.

Остаются раздумье, ностальгия по юности, свежести…

Бегут, бегут прозрачные тени по зеркалу водоема, плывут очарованные облака, колышутся кущи деревьев, составляя темное зеленое кружево.

Две фигуры — сестры и невесты — на берегу. Они ведут тихую беседу, а может быть, молчат, околдованные тишиной.

Глубокая грусть по несбывшимся мечтам или убежавшему счастью. Старая усадьба, запущенный пруд. Где-то кипит жизнь, слышны смех, плач. Здесь — тишина.

Скользят легкие, как призраки, блики света. Далеко в выси бушует солнце, где-то гуляет ветер.

Полотно опять напоминает старинный гобелен, полный того странного очарования, которое вызывает пение старого романса под аккомпанемент виолончели, когда голос порою сливается с густым мелодичным звучанием благородного инструмента.

Музыка тишины…

Ею полон холст Борисова-Мусатова.

Мир символов, усадьбы, бледные лучи заката, пастельные краски полотна погружают нас в мир грез о минувшем, давно ушедшем.

О времени, когда можно было, ничего не делая, вздыхая, годами созерцать восход и заход луны, слушать пение птиц, мечтать о любимой.

Мерцают сиреневые, зеленые, серые, розовые колеры в матовом зеркале водоема. Вздохнула печально невеста, приветливо обернулась к ней сестра.

Художник правдив, он показывает обаятельный, задумчивый профиль сидящей Елены, ее незрячий взгляд, устремленный в пустоту. Сестра художника с участием глядит на старшую подругу. Она хороша, лицо ее миловидно, грустное забытье красит юные черты, но какая-то окаменелость, безнадежность владеют ее молодым обликом, и нам становится не по себе от этого затянувшегося сентиментального диалога.

Тихая печальная мелодия звучит в картине «Водоем».

Художник нисколько не сомневается, что, несмотря на внешнюю красоту и благополучие, этот мир доживает последние дни. Грядут новая Россия, новые песни, новые люди…

Русь усадеб, заглохших, полузаброшенных имений уходит в небытие; потому так по-настоящему грустен и пронзителен мотив «Водоема».

Водоем.

Далеко не каждому художнику хватает силы «принадлежать своему времени».

Это требует огромной затраты нервной энергии для осмысления калейдоскопа будней и отражения образа современности.

Борисов-Мусатов не обладал этим гражданственным темпераментом. Но он оставил нам прелестный холст, полный поэзии и тишины. Его творчество, талантливое, лирически взволнованное, красивое, осталось.

Ведь художник продолжил в своих картинах лучшие традиции цветописи и ритма, идущие от икон Рублева, полотен Венецианова, Ге, Врубеля.

Вглядитесь в «Водоем», и вы заметите еле уловимое внутреннее движение в перламутровые колеры — бледно-розовые, сиреневые, голубые, присущие рублевской «Троице».

Язык живописи Борисова-Мусатова твердый, изящный.

Рисунок, строгость, монументальность композиции говорят о незаурядном таланте этого рано ушедшего художника.

… Всего три года отделяют нас от 1905 года, когда Валентин Серов напишет свой страшный этюд «Солдатушки, бравы ребятушки…»

Он же в 1905 году создаст еще один шедевр — «Портрет Ермоловой», в котором сквозь строгую классичность исполнения так явно ощутим дух общественного протеста.

Великая актриса словно застыла в глубоком трауре.

Черное строгое платье. Скорбное лицо.

Твердо сомкнуты молчащие руки… Но холст говорит.

И всякий, кто умеет слушать музыку живописи, поймет: полотно звучит как реквием…

В том же году Сергей Иванов пишет зловещий «Расстрел». Художественный мир России содрогнулся от кровавых январских событий пятого года.

Даже интимный Мстислав Добужинский создает потрясающий лист — «Октябрьская идиллия», в котором изображает залитую кровью стену с наклеенным октябрьским манифестом 1905 года и треповским приказом. На пустынном тротуаре и булыжной мостовой брызги крови, брошенная детская кукла, чьи-то очки, галоши — следы разгона, убийства, насилия.

1905 год. Наступила последняя осень Борисова-Мусатова. Он рассказывает в октябре Александру Бенуа:

Призраки.

«Теперь я сижу в Тарусе. В глуши. На пустынном берегу Оки. И отрезан от всего мира. Живу в мире грез и фантазий среди березовых рощ, задремавших в глубоком сне осенних туманов. Уже давно я слышал крик журавлей. Они пролетели куда-то на юг, бесконечными рядами в виде треугольников. Крик их наполнил эти леса мелодией грусти старинной, которую я когда-то знал. Крик их замер, и только белка рыжая нарушает кружевные сновидения березовых рощ. Вы думаете, я скучаю. Нет, у меня времени не хватает каждый день. Хоть я сижу дома… Я создал себе свою жизнь. Как-то странно — такая тишина среди всеобщего смятения. Какие-то слухи долетают до меня. Какие-то дороги забастовали. Какие-то надежды, какие-то ужасы. Нет ни писем, ни газет. Одни догадки… Одни слухи… Как странно. Давно ли я был в Москве, в столице Российской Империи, и скоро вновь буду в ней, но уже в столице Российской республики. Как в сказке. Заснул. Проснулся. Пришло мгновение ока. А между тем уже сто лет пролетело. Повсюду жизнь. Повсюду свободные граждане…»

И вот снова встает образ светлого, честного, тяжело больного, но чистого душой художника. Многого он не понимал. Но приветствовал свет, свободу.

Вскоре, к концу октября, он умер. Не стало одного из самых лирически чистых художников России.

Борисов-Мусатов в последние годы жизни стоял на пороге нового. Он умолк, не сказав всего того, чем была полна его душа живописца. Вдумаемся еще раз в слова, сказанные Николаем Ге об искусстве, и вспомним еще один пример трудного счастья быть истинным художником…

Снова Таруса. Глубокая тишина царит у памятника Борисову-Мусатову. Он хотел, чтобы его могила была на крутом берегу Оки. Его желание свершилось.

Березовое, голубое, трепещущее крыло русской природы будто прикрывает, охраняет фигурку спящего подростка. Какие незлые демоны нашей земли витают в воздухе этого последнего пристанища поэта.

Негромка, душевна, прозрачна, тиха муза художника.

Судьба его неповторимо печальна.

Осенний мотив (Дама в лиловом)

Коварный рок сделал все, чтобы кисти Борисова-Мусатова не коснулись холста.

Но могучий дух мастера поборол немощную плоть, и мы сегодня, очарованные до слез его искусством, забываем о всех сложностях биографии живописца, о его недуге, о горестных семейных потерях.