Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Но ведь, простите, это жанры искусства.

Значит, несмотря на все разнообразие, они восходят к душе человеческой.

Прочтите строки:

«…Ни музыка, ни литература, ни какое бы то ни было искусство в настоящем смысле этого слова не существуют для простой забавы; они отвечают… гораздо более глубоким потребностям человеческого общества, нежели обыкновенной жажде развлечения и легких удовольствий».

Это произнес Петр Ильич Чайковский.

На краю…

Далеко, запредельно, остраненно смотрит Мусоргский. Что он зрит? О чем думает?

Неведомо никому.

Ведь никто, а прежде всего сам, не знает, что до смерти считанные дни.

Задумчив, мечтателен взор композитора.

Он еще хочет создать, наконец, то, о чем дума не покидала никогда:

«…В человеческих массах, как в отдельном лице, всегда есть тончайшие черты, ускользающие от хватки, черты, никем еще не тронутые: подмечать и изучать их в чтении, в наблюдении, по догадкам, всем нутром изучать и кормить ими человечество, как здоровым блюдом, которого еще не пробовал, — вот задача-то! восторг и присно восторг!» Гениальный создатель музыки к «Хованщине», «Борису Годунову» ни на миг не считал свою задачу законченной. Самое заветное впереди.

Стасов ранее читал Репину письма Мусоргского.

Нет, не читал, громко восклицал:

«Не музыки нам нужно, не слов, не палитры и не резца; нет, черт бы вас побрал, лгунов, притворщиков, — мысли живые подайте, живую беседу с людьми ведите, какой бы сюжет вы ни выбрали для беседы с ними… Художественное изображение одной красоты в материальном ее значении — грубое ребячество, детский возраст искусства».

И. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Фрагмент.

Тогда Репин как никогда остро почувствовал, какая необъятная задача поставлена Мусоргским перед всеми художниками — музыки, слова, живописи.

Не салонные картинки, не изысканное формотворчество.

Показать жизнь живого человека в непостижимой сложности, отразить все это — вот цель.

… Художник боится потерять мгновения. Скользящие весенние лучи еще сильнее подчеркивают быстро убегающие минуты. В палате очень тихо. Только пронзительно громко тикают часы. Спешит, спешит Репин.

Кисть чуть слышно касается палитры. Бережно притрагивается к холсту. Верная, сильная рука мастера наносит на полотно трагедию бытия. Нет. Он должен, должен оставить людям образ этого необъяснимого, единственного человека. Работать неловко. Низкий табурет у самой койки. Полотно не укреплено, шатко.

Но нет трудностей, когда пишет само сердце.

Лев Толстой сказал:

«Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть текучее вещество».

В халате не со своего плеча. В чужой рубашке.

Всклокоченный, с растрепанной, нечесаной бородой, одутловатый, с воспаленным лицом, глядит мимо нас немолодой грузный человек.

Кто он?

На первый взгляд (если бы не дорогой халат с малиновыми бархатными отворотами) Мусоргский похож на крестьянина, если хотите, даже на бурлака.

Но вглядитесь.

И за «простецкой» внешностью композитора вам откроется поразительный рельеф открытого прекрасного лба философа.

Недаром народ говорит, что глаза — зеркало души.

Вся судьба, все взлеты и падения большого музыканта, вся его любовь и неприязнь в этих светлых горестных очах.

Торопится, торопится Репин.

Ведь живописец видел взоры врачей, медицинских сестер.

Он все понял.

И. Репин. Дуэль. Фрагмент.

Все сокровенное, что было в сердце художника, пришло в движение. Весь опыт, мастерство.

Жизнь. Сама жизнь. Уходящая, трепетная, мерцающая-перед нами. Ничего лишнего.

Ни одного неверного удара не нанесла кисть художника. Слой краски так беспредельно тонок, что кажется: не кистью — дыханием создан этот шедевр.

Необъятная глыбища человеческого характера — могучего и нежного, доброго и ранимого — была увековечена в те долгие четыре дня.

Репин видел перед собою не только обожаемого друга.

Живописец с ужасом чувствовал, что трагически рано уходит надежда русской музыки. Ее слава.

Когда Илья Ефимович Репин пришел на пятый сеанс, Мусоргский был совсем плох. Через несколько суток консилиум врачей признал состояние Мусоргского безнадежным.

Ночь. У постели больного сиделки.

Вдруг леденящий крик заставил их вздрогнуть:

«Все кончено. Ах, я несчастный!..»

Сияние вешнего солнца озарило застывший лик Модеста Мусоргского. Начинался новый день.

На маленьком столике у койки лежала книга. Трактат Гектора Берлиоза «Об инструментовке».

Искусство бессмертно.

Вдохновенный портрет, созданный Репиным, произвел впечатление ошеломляющее. Только что усопший гениальный русский композитор предстал перед всеми как живой. Возрожденный и увековеченный кистью мастера. Психологическая правда. Глубокое сходство. Сама натура музыканта-исполина отразилась в картине. Именно теперь, как это ни печально, раскрылся гигантский масштаб того явления в национальной культуре, которое являл Мусоргский.

Полотно немедля привезли на передвижную.

Стасов прямо с панихиды примчался на выставку, чтобы поторопить экспозицию портрета. Не было рамы.

Решили задрапировать холст черным материалом.

Первое, что увидел Стасов, была оцепеневшая фигура Крамского. Он сидел на стуле.

Придвинулся вплотную к картине и пожирал ее глазами.

«Что это Репин нынче делает, — воскликнул он, — просто непостижимо. Тут у него какие-то неслыханные приемы, отроду никем не пробованные. Этот портрет писан бог знает, как быстро, огненно. Но как нарисовано все, какою рукою мастера, как вылеплено, как написано! Посмотрите эти глаза: они глядят как живые, они задумались, в них нарисовалась вся внутренняя, душевная работа той минуты, а много ли на свете портретов с подобным выражением! А тело, а щеки, лоб, нос, рот — живое, совсем живое лицо да еще все в свету, от первой до последней черточки, все в солнце, без одной тени — какое создание!»

Третьяков еще накануне прислал телеграмму, извещающую о том, что он заглазно просит оставить портрет за ним.

В этом поступке был весь характер уникального собирателя.

С первых мгновений все, кто видел портрет, потрясенные сотворенным, «в один голос трубили славу Репину.

Живой, живой Мусоргский навсегда остался с Россией.

«Великих истин не открывают без горя и труда».