Джон Шелби Спонг - Вечная жизнь: новый взгляд. За пределами религии, мистики и науки

Хор мальчиков пел на главном церковном богослужении каждое воскресное утро, и в новой религиозной обстановке я приобрел опыт «церкви» и «литургии», в то время как в прежней церкви познал лишь «воскресную школу» и «изучение Библии». Разница была ошеломляющей. Здание моей новой церкви было просторнее, величественнее, богаче, темней и таинственней, чем все, где я бывал прежде. Его высота, готические пропорции, витражи с библейскими и райскими сценами в прямом смысле слова перенесли меня в те сферы, которые религия подразумевала, но в слишком неопределенных словах. Кроме того, уже через несколько месяцев она познакомила меня с первым из людей, заменивших мне отца. Регентом хора был седовласый дедушка, безгранично преданный и музыке, и своим подопечным-хористам. Его звали Уильям Уолл Уиддит. К тому времени как умер мой отец, я пробыл в хоре совсем недолго, но понял, что мистер Уиддит внимательно прислушивается к моим словам, размышлениям и вопросам, и хотя говорил он мало, он сумел завоевать мое доверие.

Когда в ноябре, недель через шесть после смерти отца, наступил День всех святых [15] День всех святых приходится на 1 ноября. А Хэллоуин, таким образом, – канун Дня всех святых. Но обычно День всех святых празднуется в литургической церковной традиции в первое воскресенье ноября. , в гимне, который исполнял наш хор мальчиков, встретились слова, разительно отличающиеся от представлений о наградах и наказаниях, которые буквально ошеломили меня в прежней церкви. Это был гимн «Души праведных в руке Божией» Т. Тертия Нобла – трогательное музыкальное произведение, в котором о надежде говорится словами из апокрифов (Прем. 3:1–7): в руках Божиих никакое мучение не коснется умерших, ибо они пребывают «в мире». Прежде чем мы спели его в то памятное воскресенье, я набрался смелости и спросил у мистера Уиддита, может ли этот гимн быть посвящением моему отцу. «Разумеется», – ответил он без малейшего колебания. Несмотря на то что никакого письменного посвящения нигде не обнаружилось, мне, когда я пел, казалось, что оно начертано на небе, чтобы его видел весь мир. Я начал считать, что наконец-то не только присутствовал на похоронах моего отца, но даже пел на них.

Я точно знаю, что моя новая увлеченность религией не ускользнула от маминого внимания. В тот год на Рождество она приготовила мне два подарка. Первым стала моя собственная Библия. Это была толстая, в кожаном переплете Библия короля Якова (а я и не знал, что есть и другие!) – с тончайшими страницами, с симфонией, картами и даже несколькими иллюстрациями, благодаря которым библейские сюжеты оживали так, как я прежде и представить себе не мог. Слова Иисуса, напечатанные красными буквами, словно выскакивали из каждой страницы, требуя внимания. Наверное, я был странным двенадцатилетним мальчишкой: этот подарок привел меня в восторг. Не представляю, чтобы кто-нибудь из моих детей или внуков воспринял его с таким же воодушевлением. Вторым подарком в том году стала картина с Иисусом – проникнутая самыми возвышенными чувствами, хотя сегодня я назвал бы ее сентиментальной. Я повесил картину на стену над изголовьем кровати, чтобы Иисус мог в прямом смысле приглядывать за мной, пока я сплю. На портрете был изображен североевропейский Иисус – светлокожий блондин с голубыми глазами; неземной свет озарял его лицо, а голову озарял ореол. Не помню точно насчет ореола, но по крайней мере нимб там был. Уверен, именно благодаря этому портрету у меня сложилось впечатление, что Иисус должен быть не иудеем, а шведом. Картина в центре комнаты, пение в церкви по воскресеньям; обязательное ежедневное чтение моей новой Библии, которую я изучал, пока не прочел целиком, – в свои двенадцать я стал искателем, и меня терзала неутолимая жажда религиозного поиска.

Библию я все еще воспринимал практически буквально, ибо не располагал никакими другими интеллектуальными призмами, сквозь которые мог бы смотреть на священные страницы. Адам и Ева были для меня реальными историческими фигурами, прародителями человечества. Мне никогда даже в голову не приходило задаваться вопросом, где Каин раздобыл себе жену. Библия сообщала, что Ноев ковчег пристал к горе Арарат, и я ничуть не удивлялся тому, что люди по-прежнему его там ищут. Бог, в совершенно прямом смысле, продиктовал Моисею десять заповедей на горе Синай, по-видимому, на иврите, поскольку это был единственный язык, на котором говорил Моисей. Я ни на минуту не усомнился в том, что Иисус был рожден девственницей. Кроме того, я верил, что он на самом деле сотворил все чудеса, которые ему приписывали. Меня никогда не удивляло то, что Марк и Матфей привели две разных истории о чудесном умножении хлебов и рыб. В первом из этих рассказов Иисус накормил пятью хлебами пять тысяч мужей, а также многих женщин и детей, на берегу озера, где жили иудеи, после чего ученики еще собрали двенадцать коробов остатков. Во втором рассказе он накормил семью хлебами четыре тысячи человек на том берегу, где жили язычники, после чего ученики Иисуса собрали еды на семь корзин (см.: Мк. 6:30–44 и 8:1-10 и Мф. 14:13–21 и 15:32–39). Лука и Иоанн объединили эти две истории в одну (см.: Лк. 9:10–17 и Ин. 6:1-13). Кроме того, я был убежден, что Иисус попрал смерть воскресением, и не сомневался, что речь идет о физическом оживлении его тела через трое суток после смерти, а затем он вознесся в небо трехъярусной вселенной. Тогда я еще не знал, что рассказ о вознесении добавил к развивающейся традиции автор Евангелия от Луки и книги Деяний – вероятно, в последней декаде первого столетия нашей эры, спустя более чем шестьдесят лет после распятия. Все это было в Библии, и ее повествования завораживали меня, но мне и в голову не приходило усомниться в их достоверности. Я был не просто тем, кто приобщился к религии: я был религиозным. Религия имела ко мне не косвенное, а самое прямое отношение. Она была в моем сердце. Если бы мне понадобилось соотнести этот этап моего путешествия с различными этапами истории путешествия всего человечества, я сказал бы, что достиг точки, соответствующей Средневековью в человеческой истории. Я слишком мало знал как о Библии, так и о том, как устроен мир, чтобы увидеть какие-либо противоречия между ними. Однако я поставил перед собой цель прочитать Библию полностью, и в самом непродолжительном времени удручающие противоречия и даже безнравственные поступки, приписываемые Богу на ее страницах, начали тревожить меня. Нелегко быть библейским буквалистом, если в самом деле читаешь Библию.

Я стал еще активнее участвовать в делах моей церкви, а когда мое детское сопрано начало ломаться, перешел из хора мальчиков в число церковных прислужников. Это явное повышение статуса позволило мне присутствовать при «таинствах», совершавшихся в алтаре. Со временем я стал старшим прислужником со всем прилагающимся к этой роли авторитетом. Эта церковь со всей очевидностью стала для меня вторым домом, центром моей жизни. Я искал в ней и на страницах Священного Писания смысл и ответы на свои вопросы. И все чаще Библии не удавалось на них ответить. Более того, при буквальном прочтении мои вопросы и тревоги лишь множились.Но мне хотелось не отказаться от своих намерений, а постепенно углубляться в Библию и в религию. Я считал, что ответы, которые я ищу, должны быть там, надо только отыскать их.