Франсуа Брюн - Бог и сатана. Борьба продолжается

Но есть и много других, куда более важных открытий. Мальчик пяти с половиной лет, очень заторможенный, не идущий на контакт и повторяющий только последний слог задаваемого вопроса, так выражает свою тревогу: «Вам надо плавать в животе моей мамы, чтобы увидеть, нет ли там еще чего-то живого». Услышав такое, мать признается, что до рождения этого ребенка она сделала один аборт. Мальчик настаивает: «Я присоединюсь к трупу, килограммы смерти вместе с мертвой жизнью. Поместите меня к сыновьям жизни, а не смерти». В течение следующих сеансов он часто будет настаивать на том (причем на своем странном языке, очень характерном для такого общения), будто его мать не поняла, что этот отвергнутый ребенок был поистине живым существом: «Я описал его как живого. Мама думает, что он мертв. Я нашел решение: вы должны прикрепить его ко мне». Наконец, однажды во время вечерней молитвы, когда мать попросила у него прощения, он обрадовался: «Защита приходит от малыша мертвого брата… Страница болезни перевернута… Обеспеченный живым братом, я убегаю от беды. Басня окончена» (16).

Кажется, инвалиды сами прекрасно поняли механизм такого общения. Вот, например, что печатает подросток, общающийся с Анной-Маргаритой или своей матерью: «Догадайся о том, что я скрываю от мамы: я съедаю ее слова в ее голове, чтобы вытащить из ее головы свое слово… Чтобы думать, надо выставить свой ум против легкого ума тех, кто не аутист». Другие дети выражают ту же мысль – вот краткие примеры: «Я расхищаю твою память», «я беру добычу слов в твоей голове», «сбалансируй мне слова, чтобы я мог говорить», «чтобы читать слова, я ищу фразы в твоей голове, как можно лучше краду слова и делаю фразы», «я тащу слова из твоей головы и выстраиваю их в своей», «я играю с твоей памятью, чтобы хорошо говорить; я беру слова, чтобы как можно лучше вырезать слова в моей памяти» (17).

По-видимому, эта гипотеза подтверждается любопытным экспериментом, который 18 июня 2000 года осуществил профессор Гюнтер Хаффельдер, директор Штутгартского институа коммуникации и исследований головного мозга. Он прикрепил электроды к вискам Анны-Маргариты (которая была ассистентом) и добровольцу, который выступал в роли ассистируемого. Этот прием позволяет наблюдать за деятельностью лимбической системы, ответственной за эмоции. Сеанс психофании был снят на видео, и к своему большому удивлению профессор убедился, что – как рассказывает сама Анна-Маргарита – «подсознательное, проснувшееся в правом полушарии ассистируемого, стало посылать мне свои эмоции. Сильная турбулентность, появившаяся на хроноспектрограмме, показала, что я восприняла их, совсем того не осознавая, в то время как спектрограмма ассистируемого оставалась совершенно спокойной. Точнее говоря, активность его правого полушария была более значительной, чем левого, которое оставалось более или менее спокойным. Зато активность моего левого полушария усилилась, и, наверное, его деятельность на когнитивном уровне как-то компенсировала те лакуны, которые имелись у аутиста. Не успела я сказать и полслова, как профессор Хаффельдер заявил, что мозг пациента как будто “подключился” к мозгу ассистента. На эту мысль аутисты навели меня уже давно».

Эту весьма своеобразную особенность подтверждает и следующее удивительное наблюдение: речь идет о постепенном формировании словарного запаса – общего для различных пациентов, с которыми работает один и тот же ассистент. Сразу хочется сказать, что на самом деле все исходит от самого ассистента, но, посмотрев, как формируется и развивается этот кладезь слов, мы, наверное, тотчас отбросим такую мысль. На самом деле каждый раз речь идет о словах, употребление которых немного странно, но тем не менее возможно, если, конечно, смысл не утрачивается, но сохраняется на каком-то пределе и нередко в несколько параллельном измерении. Например, ребенок, который с каждым днем все быстрее набирает текст на клавиатуре, однажды пишет: «Я могу миллиметрировать себя, я хочу говорить как можно быстрее». Анна-Маргарита говорит ему, что в данном случае лучше подходит слово «хронометрировать». Но через несколько дней одна маленькая девочка снова использует глагол «миллиметрировать» вместо более уместного «отмеривать». Потом еще одна пишет: «Мама миллиметрирует дни, она больна» (ясно, что в нормальной речи здесь надо было бы сказать, что «мама считает дни»). Анна-Маргарита приводит другие случаи употребления глагола «миллиметрировать», а также упоминает о многих других, несколько неправильных и неуклюжих словах. Понятно, что их выбор (в какой-то мере ограниченный) не может определяться ассистентом. По-видимому, когда такое слово появляется в его памяти, оно там становится как бы «на виду», и поэтому другие пациенты с готовностью останавливают на нем свой выбор. У этих слов разная судьба: одни на какое-то время ставшие «модными», вскоре забываются, а другие существуют относительно долго (19).

Когда Анна-Маргарита поняла, что она сама может печатать на клавиатуре все то, что выходит из подсознания ее пациентов, в «психофании» наметился новый этап развития. Уловив момент, когда его сын Жереми с увлечением смотрел по телевизору футбольный матч, она подошла к нему со своим компьютером и взяла за руку. «Он не обращал внимание на то, что печатал», – рассказывала она позднее. Чтобы не мешать ему, она убрала звуковой сигнал, которым сопровождается нажатие клавиш. Когда ему надоело двигать рукой, чтобы нажимать клавиши, «я, как говорится, пустила клавиатуру вплавь, подставляя ту или иную клавишу под его неподвижный палец. И тут я подумала: “Откуда я знаю, на какую букву он хочет нажать?”. Усмехнувшись, он заявил, что ему надоело давить на клавиши и что лучше мне делать это совсем одной. Тогда я отпустила его руку и отошла в сторону, не переставая собственным пальцем набивать на клавиатуру то, что он думал».

«Ну, уж это слишком!» – наверняка подумает читатель. Ведь это уже телепатия. Я тоже так считаю, да и сама Анна-Маргарита не стала бы этого отрицать. Но все дело в том, что это телепатическое общение совершается не на уровне сознания: оно как бы водит по клавиатуре пальцем ассистента, который не знает заранее, на какую клавишу нажмет. Вот почему и здесь появляется тот же странный язык, с которым мы столкнулись при обычной «облегченной коммуникации», и сейчас вы в этом убедитесь.

Спустя какое-то время к Анне-Маргарите привели (а точнее говоря принесли) малыша, которому было всего семнадцать месяцев. Ребенок страдал генетическим заболеванием, которое почти не поддавалось лечению. Все тело было покрыто зловонными кровавыми пузырями. Руки и ноги перебинтованы. Он даже не мог коснуться ногами пола – было очень больно. Видя все происходящее, Анна-Маргарита объяснила родителям, что именно она собирается делать, и они, доведенные до полного отчаяния, согласились на все. Она начинает странный разговор с ребенком: говорит ему вполне нормально, а он отвечает телепатически – через клавиатуру, которой даже не касается. Вот этот диалог: