Елена Айзенштейн - Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Свои взаимоотношения с бузиной и с Россией в черновике 1931 г. Цветаева выразила следующей метафорой: «Против сердца и против воли / – Знамя! – связь меж тобой и мной… / Я бы века болезнь – бузиной / Назвала» 142 142 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 8. . Окончательный вариант финальных строк стихотворения был найден еще в 1931 году:

Вероятно, эти строки следует читать буквально: бузина – сила, соперничающая с советской властью, которой не отдала мир детских воспоминаний поэта. В рукописи 1931 г. Цветаева рифмует огнекистую бузину со стихом, говорящим о рождении в России как о роке: «И – рождения грозный рок» 143 143 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 6 об. . Эпитет «огнекистая» бузина сближает ее с рябиной. И в черновиках 1935 года бузина – древесная «родня» поэта, обольщающая и пугающая: «Как живется тебе, – родня / Бузина без меня, без меня…» 144 144 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 5 об. ; бузинный сад для Цветаевой – соблазн жизни и пагуба – «Сад тиранов и террористов!» 145 145 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 2 об. . Не случайно она заканчивает стихотворение в полугодие гибели Гронского: «Vanves, 21 гомая 1935 г. (полугодие гибели Н. П. Г. – Сергиевское Подворье)» 146 146 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 26, л. 6 об. Комментарий в БТ-7, л. 120: «Медон, 11 го сентября 1931 г. Дописано в Vanves (руина) 21 го мая 1935 г. – полугодие с гибели Н. П. Г ронского>». , – и стихотворение оказывается уже не только о ней, а шире – о судьбе ее собственной семьи, судьбе русских поэтов и России.

Переписка с Пастернаком в 1931 году обрывается, и Цветаева тяжело переживает это. Она пишет цикл стихов «ICI – HAUT» памяти Волошина, потом возвращается к правке цикла «Стихов к Пушкину», возможно, объединив Волошина и Пушкина в земной и небесной географии: на поле тетради – слово «Гурзуф» («Юрзуф») – волошинских и пушкинских мест. Первое письмо Пастернаку после двухлетнего перерыва датировано 27-ым мая 1933 года в ответ на присланную в подарок книгу стихов: «Борис Пастернак. Стихотворения. В одном томе». Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1933.

Цикл «Стол» в июле 1933 года – о письменный столе, растущем из темного леса Вечности, писался одновременно с обдумыванием автобиографической прозы , мысленно посвященной 20-летней годовщине смерти отца, 27-летней годовщине смерти матери. В рабочей тетради 1933 года приписка к циклу «Стол»: «5/18 июля 1933 г. – 5/18 июля 1906 г., день смерти моей матери, навсегда памятный. 27 лет назад. Больше четверти века. Все помню. Та же» 148 148 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 27. . Рассказывая в лирической прозе о труженическом подвиге Ивана Владимировича Цветаева, Марина Ивановна размышляет и о собственном пути поэта. Начало профессионального писательства Цветаевой совпало со смертью отца в 1913 году. Именно тогда Цветаева писала свои «Юношеские стихи», пророческое «Моим стихам, написанным так рано…», «Встречу с Пушкиным». Отец и мать – пример подвижнического служения науке и искусству . В 1913-ом году Марина Цветаева мечтала об осуществлении в стихах всего несбыточного, воспринимала родиной души лирику:

В цикле «Стол», в июле 1933 года Цветаева отмечает тридцатую годовщину своего профессионального писательского труда:

Стол выступает символом поэтического творчества. «Мой четвероногий друг» 149 149 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 22. С. Ельницкая в статье «О некоторых особенностях цветаевского антигастрономизма» отметила интертекстуальную связь между стихотворением А. С. Пушкина «К Моей Чернильнице» (1821) и циклом Цветаевой «Стол». Статьи, с. 183. , – отмечает Цветаева в тетради, работая над первым стихотворением цикла, уподобляет свой стол псу и слону. Первое дает товарищество, верность службы, второе – выносливость, устойчивость. В черновом, рабочем варианте Цветаева, подчеркивая надежность творческого стола, написала:

Творчество – охрана, защита, земля поэзии, остров одиночества. В окончательном тексте стихотворения стол сравнивается со шрамом, с уродливой отметиной. Вероятно, Цветаева вспоминала некрасивого, прекрасного Сирано де Бержерака Ростана, которого примерно в те же дни, 19 июля 1933 г., упомянет в письме к Рудневу, когда будет писать о Ходасевиче: «Мы из одной семьи, Monsieur de Bergerac» 151 151 МВР, с. 27. , – подразумевая семью поэтов, духовное единство поколения Серебряного века 152 152 О влиянии Державина и Пушкина на Цветаеву в период создания цикла «Стол» см. в кн.: С. Ельницкая. Статьи, с. 182—183. . Стол Цветаевой – «вьючный мул», несший «поклажу грёз» – не снисходил до века, до его преходящих ценностей; был «строжайшим из зерцал», неподдельным отражением переживаний художника, преградой мирским соблазнам, радостям и низостям. Творчество – «дубовый противовес / Льву ненависти, слону / Обиды» – метафора неприятия века, разлада с действительностью, символ силы и одиночества. «Заживо смертный тес» ремесла не давал жить земной жизнью, но менялся, «большал», «ширел», чтобы вместить все, требовавшее словесного воплощения. От категории малого пространства Цветаева переходит к категории географической. Стены дома исчезают, а дом души становится равным земному шару. Кант столовой скатерти превращается в прилив лирической волны. Подобно тому, как на сухой пустынный пляж набегают волны, на поэта обрушивается лирический прилив, море лирики. Чтобы передать силу творческого зова, Марина Цветаева рисует очеловеченные образы стола: отбивал «Как Шах / Красавицу / Изменницу»; «как Маг / Сомнамбулу»; «как бог / избранницу» 153 153 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 17 об—19. . «…как Шах – / Беглянку», – оставляет она в окончательном тексте. Борьба с бытом непроста, она несет рубцы душевных ран, превращающиеся горящие столбцы слов: именно столбцами располагала Цветаева слова в тетради: