Елена Айзенштейн - Неизвестное о Марине Цветаевой. Издание второе, исправленное

Вишневый сад в тумане – такой представляется Пастернаку жизнь («Любая быль – как вешний двор, / Когда он дымкою окутан» 171 171 В первой публикации в «Красной нови» 1929, №5: «Любая быль – мощеный двор, / Когда он плесенью окутан». ), а поэт, спасающийся от ударов судьбы, похож на ветхозаветного Бога, клубящегося облаком. Пастернак заканчивал свои стихи мыслью о том, что Цветаева даст имя целой эпохе русской поэзии:

Рефреном звучавшее «Мне все равно…», у Пастернака сопряженное с темой индивидуальности художника, у Цветаевой превратилось не только в утверждение ее разминовения со временем, но и в сопротивление человеческому существованию. Главное, что сближает оба произведения, – это торжество природы, которая и есть для обоих поэтов лицо совершенной Жизни. Неслучайно Пастернак уподобил деревенские одежды деревьев немодному покрою платьев Цветаевой: «Мне все равно, какой фасон / Сужден при мне покрою платьев». Выразительная метафора поэта-тумана или облака, дымящегося во много «рукавов», соотносит поэта с рекой и с многоруким индийским божеством, которое оказывается сильнее превратностей судьбы.

Название стихотворения «Тоска по родине» восходит к маршу, который на балалайке или на гитаре исполнял брат Марины Андрей, учивший сестру Асю играть тарусский марш «Тоска по родине» 172 172 Цветаева А. И. В 83, с. 234. . Так что в заглавии «Тоски по родине» – мысль о детстве, о музыке, о море лирическом. Стихотворению дало жизнь слово наиболее близкого Цветаевой поэта-современника и заглавие музыкального произведения как эквивалент родиночувствию. «Тоска по родине» – тройная цитата. Пастернаковский сборник «Борис Пастернак. Стихотворения. В одном томе», где было опубликовано стихотворение «Ты вправе, вывернув карман…», открывался посвящением Лермонтову. Стихотворение Цветаевой явно отвечает теме природы-родины и природы-дома в поэме «Мцыри», стихотворению Лермонтова «Тучи», мысли об отсутствии у поэта родины, о невозможности изгнания вечно свободного, одинокого странника-поэта. Да и само начало: «Тоска по родине – давно / Разоблаченная морока…» – указывает на 19 век как на время, когда Лермонтов утвердил эту мысль. Первоначальный эпиграф к поэме «Мцыри» – «Родина бывает только одна» – звучит антитезой цветаевскому стихотворению 173 173 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 12, л. 88. . Окончательный эпиграф к «Мцыри» с небольшим сокращением в тетради Цветаевой записан при работе над стихотворением «Променявши на стремя…» в 1925 году: «И вот, вкусив мало меду, умираю», поэтому можно предположить, что Цветаева и в 1934 вспоминала именно лермонтовские стихи.

У Пастернака в посвящении Цветаевой жизнь дана в образах деревьев, грунта – Марина Цветаева в рабочей тетради называет родиной не землю, а комету:

Все признаки с меня, все меты,

Все <���пропуск в рукописи> – как рукой сняло!

Место рождения – комета 174 174 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 96 об. .

Образ кометы напоминает о любви к Наполеону, к Сирано де Бержераку Ростана:

Я весь еще эфиром запылен, —

Глаза засыпаны ужасно пылью звездной!..

Вот, на моем плаще – кометы волосок!.. 175 175 Ростан Э. Собрание сочинений, 1914, т. 1, с. 300. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

«Мы из одной семьи, Monsieur de Bergerac»! – могла бы вновь воскликнуть Марина Цветаева. Стихотворение «Тоска по родине» – одно из свидетельств цветаевской неудовлетворенности жизнью. В начале 1934 года Пастернак написал Цветаевой три открытки вместо писем, ссылаясь на многословье, на то, что его письма перерастают в трактаты, а у него «до совершенной непосильности расширился круг забот» стало много «близких людей и судеб 176 176 ЦП, с. 547. . Смерти поэтов: Маяковского, Волошина, Софьи Парнок, Андрея Белого, эпистолярное разминовение с Пастернаком, одиночество, отсутствие современника, который бы полностью со - звучал , – вот вокруг чего рождается чувство тоски по родине, тоски по содружеству поэтов. При этом стихотворение «Тоска по родине» – все-таки диалог с Пастернаком, ответ на его голос. «Тоска по родине» писалась как очередное письмо Пастернаку и была вызвана ревностью. Он почти перестал писать ей, занятый новой семьей. В «Тоске по родине» Цветаева не тоскует по России, потому что ее не ждет Пастернак. Десятилетие ей виделось , что она поедет к нему, а он пишет ей о «многочисленных своих», и Марина Ивановна понимает: она не своя , не входит в список его родственников. Отречение «мне все равно» становится попыткой сказать о себе точнее, чем Пастернак, написавший стихи «Ты вправе, вывернув карман…» от лица Цветаевой.

Незадолго до начала работы над «Тоской по родине» Марина Ивановна делает запись в тетради, подчеркивающую важность для нее поэтического мира, сопоставляя его со сном: «Мир стихов особый, ни на что не похожий, ничему здесь не соответствующий, в <���который> я погружаюсь как в сон, тоже и так же ничему не соответстветствующий, навстречу (как в колодец) той существенной, насущной, нигде кроме как там не существующей и забываемой <���мной> сразу как вы-гружаюсь» 177 177 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 85 об. . Во время работы над «Тоской по родине» 30 апреля – 1 мая 1934 года Цветаева увидела и записала сон, в котором вместе с балериной Идой Рубинштейн, маленькой, иссохшей, старой, прыгает до потолка и, как балерина, спускается вниз на мускулах ( «прыгаем до потолка и медленно, удобно сев в <���воздухе> спускаемся на мускулах)» 178 178 Текст сна: ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 89 об—90 об. . Цветаева любила «танец – в слове» 179 179 СВТ, с. 11. , танец героини «Флорентийских ночей» Г. Гейне, танец Маруси в «Молодце». И вот в 1934 году она записывает сон о знаменитой танцовщице, блиставшей в «Русских сезонах» Дягилева, танцевавшей «Танец семи покрывал» М. Фокина, Саломею, Клеопатру, Забеиду в «Шахрезаде». Для нее Равель написал «Болеро». Неизвестно, бывала ли Цветаева на постановках с участием балерины, но в труппе Иды Рубинштейн танцевал старший сын приятельницы Цветаевой, А. И. Андреевой, Савва (VII, 658). И Цветаева была знакома с балериной: об этом упомянуто в мемуарах О. Мочаловой: «Ко мне в Париж на мой шестой этаж внезапно явилась Ида Рубинштейн сделать заказ на стихи… Она была тогда любовницей самого богатого банкира… и щедро мне заплатила» 180 180 В 92, с. 491. , – будто бы делилась с Мочаловой Марина Цветаева. Вадим Сосинский, вспоминая о приезде Цветаевой в Париж в 1925 году, сравнил ее со знаменитой балериной: «Она (Цветаева – Е. А.) была молода, стремительна, а угловатость ее, острые углы напоминали мне Иду Рубинштейн кисти Серова» 181 181 Там же, с. 370. . Ида Рубинштейн (1883—1960) была старше Цветаевой на 9 лет. В 1935 году 52-х лет она покинет сцену, возможно, об этом говорили уже в мае 1934-го, когда Цветаевой приснился сон. Мотив танца во сне напоминает мотив «Поэмы Воздуха» («Танец ввысь»). Не случайно следом в тетради возникает вариант стиха «Тоски по родине», отсылающий к мыслям о Рильке, живущем в Нигде: «Ничто, родившееся – где-то» 182 182 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 95. (в окончательном тексте – «Душа, родившаяся где-то»). В записи сна Цветаева живописует балерину в пору старости, потому что себя воспринимает, маленькой, иссохшей, старой, печалится мужским безразличием Пастернака, увлеченного красавицей-женой. После записи текста сна – строчка в тетради: «дата 30 <���апреля> – 1 мая 1934 (<���про> С. <���про> Б.)», которую можно расшифровать как сон про живущего настоящим Сергея Эфрона и про занятого собой Бориса Пастернака. Марина Цветаева видит себя «танцовщицей», которая утратила былое величие и не может соревноваться с юными, красивыми, счастливыми современницами. Во сне Цветаева встречает несимпатичного инженера-реалиста, человека, считающего ее «дурой» за то, что она верит снам, живет эмоциональным началом. Марина Ивановна высказывает во сне свои мысли о человеческом знании, обнажая женскую обиду:» – Есть <���рожденное> знание, <���подсозние>, отродясь, – знание Евы к концу <���первого> дня. Б о льшему она уже ничему не <���научилась>. <���Женское> знание: тайнознание без <���развития> и без измены. И есть <���мужское> – духовное – сплошные отречения и измены <���опыты>, знания язвы…» 183 183 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 89 об. . Она огорчается своему старению, седым волосам, но запись сна завершается рассуждением о силе, вызывающей «понимание, совдохновение», о творческой силе, потому что художественное начало всегда, даже в записи сна, оказывается главенствующим : « <���…> Нужно уходить, <���уезжать>. <���…> <���Хозяин> <���…> – мне: – Я <���Вас> никогда не забуду. (Я <���чувствовала> себя <���совершенно> молодой) <���Думаю>: – Никогда. Это – недолго. Мы <���старые>. И вслух, ему: <���Слушайте>, я о себе <���самой> <���скрываю>, мы все сами ничего не знали и в нас, <���живет> такая, мощь> силы, и <���долго> – знаю. А во мне <���эта> <���сила> – <���страшной> <���силой>. Но <���вызывает> она – понимание, совдохновение» 184 184 РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 24, л. 89 об. Фрагмент сна публикуется впервые. . В тексте сна слышится намек на Бориса Пастернака. Со-вдохновением и явилась «Тоска по родине», которую в те дни писала Марина Цветаева. Сон же записан в тетради после строк о непонимании окружающими: