Мария-Луиза фон Франц - О снах и о смерти

Воодушевлённая эти знанием Исида начинает понимать всё творение, отражающееся в том, что «поступок человек сеет самого человека, как лев сеет льва, собаки — собак, а если вдруг случается, что одно из этих существ возникает против порядка природы, оно становится чудовищем, неспособным к существованию. Одна природа властвует над другой и побеждает её. «То же самое справедливо и для золота, в этом и есть вся тайна».[32] (Состав и способы проведения операций представлены в дальнейшем тексте).

Что же означает этот, казалось бы, абсурдный текст? Во-первых, он говорит о пшенице и ячмене, что подразумевает их символическое значение. «Пшеница» или «ячмень» символизируют Осириса, мёртвого супруга Исиды, а также каждого умершего человека; ибо, согласно древним египетским взглядам, каждый умерший в момент смерти превращается в бога Осириса. (Поэтому, как мы знаем, к трупам и мумиям всегда обращались как к Осирису NN.) Так, в Египетской Книге Афоризмов мёртвый говорит о себе: «Я живу, я умираю… Я падаю туда, где боги живут вечно, я произрастаю в пшенице, которую сеют скрытые в Геб (земле) боги.[33] Осириса также называли «Владыкой Увядания» и «Владыкой Расцветания Растительности».[34] Мёртвый человек говорит: «Я есть. Осирис. Я произошёл из тебя, пшеница. Я вернулся в тебя, стал твоей полнотой, рос в тебе, поднимался с тобой. поэтому боги живут для меня. Я живу, как пшеница, расту, как пшеница, несущая священные плоды. Меня укрывает Геб [бог земли]. Я живу, умираю, но не исчезаю».[35]

Очевидно, этот растительный образ относится к продолжению жизненного процесса, который длится вечно и находится за пределами полярностей жизни и смерти. Так, в другом «Тексте саркофагов» умерший говорит: «Перед тем, как отправить меня в землю, к огненному острову, Атум сделал меня пшеницей. Там мне было дано имя Осириса, сына Геба. Я есть жизнь».[36]

Как видно из приведённых цитат, пшеницу и ячмень следует понимать не буквально, а как символы чего-то психического, что существует за пределами жизни и смерти, т. е. таинственного процесса, сохраняющегося на протяжении временно цветущей и увядающей видимой жизни. Эта архетипическая идея постоянно продолжающегося природного процесса также появляется во сне, который описывается Дж. Б. Пристли в работе «Человек и время»:

Я в одиночестве стоял на вершине очень высокой башни, глядя вниз на мириады птиц, летящих в одном направлении; там были все виды птиц, все птицы мира. Это было великолепное видение — огромная воздушная река из птиц. Но вдруг каким-то таинственным образом эта форма изменилась, и время ускорилось так, что я видел поколения птиц, наблюдал за тем, как они вылуплялись из яиц, выпархивали в жизнь, росли, слабели, дряхлели и умирали. Их крылья вырастали только для того, чтобы разрушиться; тела были гладкими, но затем в одно мгновение начинали кровоточить и высыхать; каждую секунду всюду торжествовала смерть. В чем был смысл этой слепой борьбы за жизнь, этой полной страсти пробы крыльев, этого поспешного спаривания, полета и движения, всего этого гигантского бессмысленного биологического усилия? Как только я посмотрел вниз, стараясь немного рассмотреть удручающую историю каждого отдельного существа, в глубине души я почувствовал себя больным. Было бы лучше, если бы не один из них, если бы не один из всех нас не родился, если бы борьба навсегда прекратилась. Я стоял на своей башне по-прежнему в одиночестве, отчаянии и горе. Форма изменилась вновь, время пошло еще быстрее, оно неслось с такой скоростью, что уже невозможно было различить какие-либо движения, это было похоже на огромную равнину, усеянную перьями. Но теперь по этой равнине пробегало белое пламя, мерцающее сквозь тела, дрожащее, танцующее и поспешно уходящее. Как только я увидел это, я понял, что в этом белом пламени была сама жизнь, квинтэссенция бытия. Затем ко мне, подобно взорвавшейся бомбе, пришло экстатическое ощущение того, что ничто не имело смысла, ничто никогда и не могло иметь смысл, потому что не существовало иной реальности, кроме этих порывов и трепета блистающего бытия. Птицы, люди и другие существа, еще не сформированные и не окрашенные, не имели никакого смысла, пока их не охватывало пламя жизни. Скорбеть было не о чем; то, что я считал трагедией, было всего лишь пустотой, театром теней, а теперь меня объяло подлинное чувство очищения и исступлённой пляски вместе с белым пламенем жизни.[37]

Пристли понял, что пламя в его сне отражает вечную космическую Самость (данное толкование будет рассмотрено ниже).

Символ огня жизни, пронизывающего всё видимое и невидимое, более конкретно проинтерпретировал гностик Симон Волхв, современник апостола Петра. НА Симона оказал большое влияние Гераклит который учил что космос состоит из огня, одна часть которого производит видимый мир, а другая — невидимый. Последняя представляет собой особый божественный огонь и «сокровищницу всех чувствуемых, но невидимых вещей».[38] Этот огонь похож на огромное дерево, которое появилось во сне, как Навуходоносор (Даниил 4:7ff), дерево, которое питает всех живых существ. Его листья, ветви и ствол, представляющие собой видимую жизнь, в конечном итоге уничтожает огонь; однако, плоды дерева (фрукты), представляющие собой человеческую душу, не могут быть сожжены и переносятся в небесное хранилище после первого очищения и освобождения живого существа от земной формы. (Эти плоды являются образом Бога в душе). Невидимая часть космического огня обладает сознанием, в то время как видимый огонь бессознателен.[39]

В этом отрывке говорится о том, как растворяется и «отмирает» воплощённая часть мира, в то время как его способная к осознанию сущностная часть, т. е. плод продолжает существовать. Для Симона плод представляет собой ту часть человеческой души, которая является образом Бога или, говоря психологическим языком, символом Самости. Согласно этим образам, у Самости есть жизнь, которая переживает смерть, или Самость обладает такой формой жизни, которая парадоксально пронизывает и космический, и видимый мир одновременно.

Рис. 3: Рути, египетский двойственный лев с солнечным диском, идентичный богу земли Акеру. Он олицетворяет земные процессы, с помощью которых мёртвые возвращаются к жизни.

Когда в нашем алхимическом тексте ангел Амнаэль говорит Исиде, что тайна кроется в понимании того, что тот, кто сеет пшеницу, также собирает её, он намекает на пронизывающую всё творение вечную жизнь. В следующем предложении текста Исида говорит нам, что лев порождает льва, а собака — собаку. Это намёк на проводимую для мёртвых египетскую ритуальную мистерию воскресения, т. к. двойственный лев Routi (Рути) идентичен богу земли Акеру (выше упомянутому в нашем тексте).[40] Этот двойственный лев также называли «Вчера и Завтра», и он являлся мистическим посредником воскресения. Он представлял бога, который олицетворял непостижимый и происходящий в земле процесс возвращения мёртвых к жизни [41] и в то же время являлся образом человеческой души. В некоторых текстах он заменён двумя собаками (Анубис).[42] Однако, как правило, лев был образом солнечного бога Ра, который в данном контексте рассматривается следующим образом: «Сияние дня, лев ночи. Он тот, кто творит себя сам путём трансформации форм своего имени; он зарождается в становлении».[43] Каждое воскресшее тело становится единым с этим богом.