Татьяна Шередеко - Дыхательные практики для оздоровления, релаксации, высвобождения подавленных эмоций и многого другого

Ничего подобного не произойдет с нашим путешественником. Потому что он свободен от страха. Он шагает от открытия к открытию, от нового к новому с такой осторожностью, так медленно, внимательно, разумно, что ничто не сможет напугать его.

Он знает, что мы поняли.

Поняли его.

Он знает, что мы знаем, что он знает, что он уже здесь. С этого времени он доверяет нам. И вместо того чтобы защищаться от нового, он принимает его. Изучает, пробует и, конечно, наслаждается. Тогда как другие новорожденные кричат, наш герой остается спокойным, с широко открытыми глазами. Или испускает крик, иногда, когда выражает нам свое удивление или свою досаду: когда его вынимают из ванны, он протестует.

Нет рыданий, нет паники, нет истерики. Просто этот ребенок знает, что он любит, а что нет, и выражает это. И конечно, протестует против прерывания купания. Но, открывая новое удовольствие, проводя новое исследование, он умолкает. И в тишине пробует, изумленный, это новое, которое в другом случае напугало бы его – неподвижность.

На смену миру вечного движения, которое он уже изучил, пришел мир стабильности.

Бог мой, как это непривычно!

И все же, все двигается.

Но двигается в самом ребенке: ноги, руки. Руки не перестают трогать, изучать. С необыкновенным спокойствием, с глубокой серьезностью ребенок проверяет свое новое царство. От этого молчаливого новорожденного исходит сила и мир. Окончательно проснувшись, в высшей степени внимательный, он просто сияет. Это ребенок-король, ребенок-святой, о котором говорит Писание: «Если вы не уподобитесь малым детям…»

Об этом говорит Лао-Цзы: «Тот, кого переполняет неиссякающая благодать, святой, – совершенный – похож на новорожденного ребенка».

«Неиссякающая благодать» – это сила, это жизнь, исходящая от тихого ребенка, лучащаяся и озаряющая все вокруг, умеющая чувствовать, понимать, молчать и слушать.

«В поисках знаний мы продвигаемся день ото дня все дальше. На дороге познания каждый день мы открываем добродетель покоя. И кончается тем, что мы любой ценой избегаем действия.

И только тогда происходит удивительное! Да, только не нарушая ничего в себе, мы ставим все на свои места.

И исполняется все».

Счастлив, как Улисс…

Большое путешествие подходит к концу.

Выйдя из волн, вновь родившись, но на этот раз сознательно, с широко открытыми глазами, ребенок обретает мать. Перед этим обретением он без содрогания встретил чудовище: одиночество, которого он больше никогда не будет бояться. И полностью пробудившись, осознавая себя, свое тело, преисполненный благополучия, ребенок встречает материнскую грудь, которая здесь не для того, чтобы успокоить его тоску.

Ребенок не бросается к ней, как хватают первую попавшуюся ветку утопающие.

Нет, эта грудь знаменует собой жизнь. Она говорит, как жизнь добра и тепла, щедра и полна.

«Наслаждение мира, молочный сад, сад меда, моя мама, как добра ты, как прекрасна!»

Да, прекрасна, ребенок видит ее, пьет ее глазами.

Он впитывает этот взгляд, идущий сверху, восхищающийся им, тем, как он хорош. И любовь наполняет его сердце точно так же, как молоко наполняет его живот.

Оставим этих двоих, которые столько сражались, они не перестают теперь наслаждаться экстазом друг друга.

Все исполнено, все замечательно.

А что касается нас, то мы тоже совершенно удовлетворены. Мы хотели узнать, в чем заключается весь ужас рождения, мы говорили: «Если бы только можно было понять, о чем кричат несчастные дети, входя в наш мир! Что говорят они своими криками, что пытаются объяснить с помощью ног, рук, пальцев?»

Они говорят: «Мне плохо. Я страдаю». Но еще больше они говорят: «Мне СТРАШНО!»

Страх и боль – это одно и то же.

«Мне страшно: Я боюсь! Я боюсь!»

Они говорят, они кричат, эти несчастные, то, что кричали матери, производя их на свет.

Ни одна из них не выражала это словами, но их тело, тело женщин «в страдании» – это настоящий спазм, потрясение, заторможенность, напряжение, протест. Что же это, если не паника, ужас?

Это ужас, который женщины переживают в процессе родов. Этот страх приходит из мрака времени и из поколения в поколение, женщины верно передают его, трансформируя роды.

То, что мы делаем для матери, не лучше ли сделать для ребенка?

Страх – это неизвестное, совершенно новое, неузнаваемое. Это нельзя сравнить, идентифицировать. В чуждом нет странного. Чтобы избавить от страха новорожденного, ему надо лишь дать ориентиры. А окружающий его мир, его новое королевство, показать ему исключительно медленно, очень осторожно.

Изо всех новых ощущений надо давать ему только те, которые он может различить, выделить.

И делая это, стараться усилить его воспоминания, чувства о прошлом. Наконец, он осмелеет.

Он станет уверен в себе и осмелится идти вперед, если вновь обнаружит в неизвестной и даже враждебной вселенной что-то близкое, привычное.

Попробуем еще раз представить себе, что значит «родиться».

Что видим на самом деле мы, взрослые, старшие?

Ничего. Или почти ничего. Наши чувства притуплены. Они утратили ту тонкость и свежесть, имя которым «юность». Они пресыщены. Не умеют ни удивляться, ни восхищаться.

Мы закрыты в наших собственных условностях, которым придаем так много значения и которые являются лишь тем, чем являемся мы сами.

Что это значит?

Следите за моей мыслью.

Что мы видим в ландшафте?

Земледелец – земли, где вырастает урожай. Финансист – разделение на участки. Инженер мостов и дорог – мосты, которые надо соорудить, дороги, которые надо проложить. Художник – тени, облака, горизонт. А артиллерист – место для пушек!

В реальности – тысяча пейзажей.

Кто видит ландшафт в целом?

Слава Богу, никто: несчастный мог бы мгновенно сойти с ума.

Таким образом, наши условности, привычки прячут от нас мир, защищают нас от его ошеломляющего, бесконечного многообразия.

Ничего подобного у только что родившихся малышей: их ощущения полны, они не отфильтрованы, не упорядочены. Какие же уверенность и легкость нужны рукам, которые выведут маленькое существо на берег! Один неловкий жест, мгновение невнимания, нетерпение в движениях – и нить порвана! Ребенок принимается кричать.

Мы снова говорим:

«Что же, наконец, мешает нам увидеть, проникнуть в „другое“ в „его“ реальности?»

Теперь мы это знаем: это наше гаденькое «я», это туманная совокупность наших желаний, наших аппетитов, а еще больше – наших страхов.

На это ослепление, которое кажется собственностью человека, эпизод с обрезанием пуповины бросает особый свет.

Чего не хватает еще?