Н. Фишер - Регрессия. Исповедь колдуна

В дальнем углу, который мы называли кухней, блеснул синий огонек – мама зажгла плиту и поставила греться белый эмалированный чайник, разрисованный цветами. Сейчас посреди ночи я этого не видел, но хорошо помнил. Она вздохнула и присела на табурет возле обеденного стола – ей тоже не спится.

Я спустил с кровати босые ноги и нащупал на холодном полу тапки на несколько размеров больше – на вырост. Обернувшись в одеяло, я побрел сквозь комнату к маме. Она едва слышно вскрикнула, заметив движение, но узнала меня и успокоилась. Ее лицо слабо освещалось горящей конфоркой плиты, но я видел, что она обеспокоена.

– Игорек, ты чего? – ласково спросила она. – Не спится?

Я помотал головой, чувствуя, как колючие волоски щекочут меня по шее.

– Опять твои сны? – В голосе мамы промелькнули нотки страха.

– Нет, мамуль, все хорошо. Просто проснулся, – соврал я.

– Ты очень плохо врешь, – улыбнулась в ответ мама. – Расскажешь, что приснилось?

Я забрался на вторую табуретку и завороженно наблюдал, как мама разливает чай в тонкие чашки с резными ручками.

– Ты расстроишься, – помотал головой я.

– И что! Запомни – мне ты всегда можешь говорить правду. Я тебя люблю, несмотря ни на что.

– Ну, меня куда-то тащили, и я ударялся головой. Очень больно. А еще мне связали руки и ноги. Только я был взрослым. И хотел позвать Анну.

– И как ты думаешь, что этот сон значит? – Мама пристально посмотрела в мои глаза, словно хотела в них что-то прочитать.

– Меня тащили на костер, – уверенно ответил я, зная продолжение. Мама вздрогнула.

– А что говорит… Он? – Она выдавила слова через силу.

– Ничего, сейчас его нет. Тут только я.

– Хорошо. – Мягкая рука с длинными пальцами потрепала меня по волосам. – Пей чай, а завтра мы поедем в Москву, пора покупать тебе школьные принадлежности.

– Мам, а ко мне нормально отнесутся в школе? – Я знал, стоит мне рассказать про голос внутри меня, и дети начнут надо мной насмехаться, как это уже делали все соседские ребята постарше, а их родители и вовсе запрещали со мной общаться.

– Если не будешь им ничего лишнего про себя рассказывать, я уверена, ты найдешь друзей. К тому же, я всегда буду рядом. Твоя учительница – моя давняя подруга, я работаю в соседнем кабинете и всегда буду начеку. Не переживай.

Школа, в которую меня взяли благодаря маминым знакомствам, была обыкновенной сельской школой, куда ходили дети из всех окрестных поселков. Мама вот уже несколько лет работала там учительницей начальных классов, а я в это время оставался под присмотром соседской полуглухой старухи бабы Нюры, которая больше занималась вязанием, чем мной. Меня эта ситуация вполне устраивала – за мной следил учитель, он рассказывал древние истории, похожие на сказки, и учил заставлять старуху выполнять мои желания.

Впервые он назвал себя этим прозвищем совсем недавно, сказал, что я наконец-то могу соображать как нормальный человек, а не как букашка. Мне стало обидно и смешно. Тогда-то он и начал объяснять мне, что мои сны – вовсе никакие не сны, а моя прошлая жизнь. Конечно, когда я поведал об этом маме, она побледнела и чуть не упала в обморок. Зачем-то сильно шлепнув, она выгнала меня на улицу, а сама прижалась лбом к холодному стеклу окна и закрыла глаза.

Я так и не понял, в чем виноват, но про прошлые жизни старался больше не упоминать. Я устроился на качелях между единственных двух берез среди сосен и принялся швыряться шишками, которые находил под ногами. Там-то ко мне и вернулся учитель – теперь уже он отругал меня и потребовал, чтобы я никогда больше не говорил об этом с мамой или с кем-то еще, пока он не разрешит. Я только успел сказать, что маме нельзя врать, как все тело скрутило судорогой. Мне казалось, что внутри горит настоящий пожар, который сейчас сожжет меня и вырвется наружу. Я знал это чувство – не такое сильное, но ужасно болезненное, оно приходило во сне, когда мужчины в плащах прикручивали меня к столбу и поджигали.

И пламя действительно вырвалось – я только и смог понять, что глаза мои были больше не мои, теперь учитель смотрел на поляну под ногами и крутил в руках шишку, а я мог лишь молчаливо наблюдать изнутри собственного тела. Так он в первый раз вышел на волю, заменив меня. Все это длилось лишь несколько секунд, но я хорошо усвоил урок – если хочу оставаться собой, я должен слушаться, в первую очередь, учителя и никогда с ним не спорить.

Чай из свежей мяты и листьев смородины наполнил ароматом ветхий сырой дом, и я большими глотками вливал в себя дымящуюся жидкость. Мама дула на кипяток и удивлялась, как я могу так пить и не обжигаться. Но разве мог я ответить, что после снов о костре и пламени, сжигавшем меня изнутри, мне больше не бывает горячо?

Посидев так еще полчаса, мы разошлись спать. Неприятные воспоминания о страшном сне притупились, и мне ужасно захотелось спать. Зевая, я отправился назад в кровать и тут же заснул, как самый обыкновенный мальчик.

Мама редко брала меня в Москву, оставляя с соседкой, а сама на целый день выбиралась в город. Она утверждала, что свежий воздух и жизнь загородом куда полезнее выхлопных газов мегаполиса, да и толпиться среди вечно бегущих людей мне ни к чему. Она всегда описывала город как грязный, серый и забитый машинами, но я очень любил эти поездки.

Волшебство начиналось еще на станции. Когда, извиваясь зеленой змеей, из-за поворота выглядывала электричка, я замирал от восторга и еле сдерживал слезы, слыша внутри себя неистовый хохот, стоило мне подумать о волшебстве. Иногда нам везло, и мы оказывались в теплом вагоне с мягкими коричневыми лавками. Ехать там было одно удовольствие, не то что на твердых деревяшках, которые попадались чаще.

Повезло нам и в этот раз. Поезд засвистел где-то вдалеке и вскоре показал свою плоскую морду. Двери приветственно распахнулись, пропуская внутрь единственных пассажиров. Электричка была почти пустой, и мы сели вдвоем в целом купе. Ехать до Москвы было не так долго, и я с упоением смотрел, как прочь уносятся елки, потом равнины, а вскоре – громадные дома, закрывающие собой небо и солнце. Вот бы жить когда-нибудь в таком! Мама всегда утверждала, что вырасту и буду жить там, где захочу. Правда, после этих слов она часто становилась грустной.

Обычно все наши поездки проходили одинаково – мы выходили на вокзале и сразу же ныряли в метро. Забегали в нужные маме магазины и отправлялись назад. И лишь один раз поездка мне совсем не понравилась – мы долго тащились под землей в грохочущем вагоне и вышли в совершенно не знакомом месте. Потом мама тянула меня за руку сквозь угрюмый зимний парк, а я сопротивлялся, чувствуя, что она задумала что-то плохое. Мама и плохое – как так? Но еще больше сопротивлялся голос во мне – он кричал и метался, требовал, чтобы я развернулся, сбежал, соврал, только бы не идти туда.