Н. Фишер - Регрессия. Исповедь колдуна

Бабушка фыркнула, заметив мое замешательство, но не выгнала нас, а отправилась на кухню ставить чайник. К моему удивлению, ко мне она отнеслась весьма радушно – напоила чаем из тонкого фарфорового сервиза, показала старые папины фотографии, рассказывая при этом истории про людей, о существовании которых я прежде и не догадывался. Увидел я и фотографию самого папы, в военной форме и с автоматом через плечо. Он, совсем не похожий на меня, широко улыбался и махал рукой.

Взглянув на него, бабушка зарыдала и отшвырнула альбом в сторону, закрыв лицо руками. Я неловко похлопал ее по пухлому покатому плечу, и сразу два недовольных голоса заставили меня одернуть руку. Мама, закатив глаза, недовольно сказала бабушке перестать каждый раз устраивать сцены. А учитель требовал, чтобы я подобрал нюни и не тратил внутренние силы на жалость ко всяким старухам.

– Ладно, Клавдия Семеновна, мы пойдем. Игорю надо еще вещи для школы купить. – Мама отошла от окна, куда отсутствующим взглядом смотрела все это время, не мешая нам разглядывать фотографии на выцветшем диване в единственной комнате.

– Даже не надейся, Лена! – бабушка подняла красные от слез глаза на маму и пригрозила ей кулаком. – Ничего не получишь! Ни копейки! Если бы не ты и не… этот, – она махнула на меня рукой, – ничего бы с ним не случилось!

– Вы ни разу нам не помогли, я и сейчас не собиралась ничего просить, – равнодушно ответила мама. – Семен в любом случае поехал бы в эту Чечню, будь я беременной или нет. Вам ли не знать своего сына. – Она перевела взгляд на меня и протянула руку. – Прощайся с бабушкой и поехали в магазин.

Я неловко замер, ощутив на щеке мокрый след поцелуя, и внутренне сжался, боясь, что и мне сейчас бабушка скажет что-то плохое. Но она крепко обняла меня на прощание и шепнула на ухо:

– Игорек, приезжай еще. Ты – единственный, кто у меня остался!

– Конечно! – ответил я.

В следующий раз я увидел бабушку только перед самой ее смертью.

На обратном пути к метро мама отвернулась и безучастным взглядом уставилась в окно, совсем как я, когда не хочу разговаривать, а учитель продолжает что-то нашептывать.

Пока мама плавала в своих мыслях, я разглядывал салон автобуса – самый обычные люди, что на окраине Москвы, что в нашем поселке. Мужчины в джинсах и нелепых костюмах, женщины с сумками, полными продуктов с рынка – все они рассаживались по местам, оплатив проезд, и выходили на своей остановке. Вдруг я ощутил нечто, чего никогда раньше не чувствовал. Внутри меня словно дернули за какую-то нить, она напряглась и потянула меня из самого конца автобуса, где мы сидели, в его начало. Я не смог не повиноваться, спрыгнул с сидения и пошел. В дверь зашла молодая смеющаяся пара – обычная семья, мама и папа, с маленькой дочкой. Девочка на пару лет моложе меня, совсем маленькая и хрупкая, как будто сделана была не из плоти и крови, а из фарфора, на секунду бросила на меня внимательный взгляд зеленых глаз и тут же отвернулась. А я так и замер, ощущая, как все мое существо стремится к ней, будто весь смысл моей жизни заключен в этой девчонке в нелепом летнем платье. Анна – понял я. Внутри меня бесновался учитель – он требовал схватить девчонку, придушить ее на месте, но почему-то в этот момент его власть надо мной не действовала, он бился внутри, ревел и роптал, но не мог даже пошевелить моей рукой.

– Игорь! – Мама схватила меня за руку и закричала. – Ты зачем меня так пугаешь? Я думала, ты потерялся!

Ее голос звенел настоящей паникой, а руки тряслись.

– Нет, мам, я просто пошел прогуляться по автобусу. Мне стало скучно, – серьезно ответил я, еще раз бросив взгляд на беззаботную семью.

Двери распахнулись – мы добрались до нашей остановки.

– Сколько раз тебе говорить, не отставай от меня в городе! – Мама тянула меня за руку и громко отчитывала на всю улицу, а я никак не мог сообразить, что же такого страшного сделал. – Ты же можешь потеряться, тебя украдут. Или он… он тебя уведет.

Она резко остановилась возле самого входа в метро, присела на корточки и обняла меня, бурно расплакавшись.

– Мам, никуда я не денусь, – тщетно пытался я успокоить заходящуюся в рыданиях маму, положив ладонь ей на голову. – И Он никуда меня не уведет, я же просто ребенок, кому я нужен.

– Обещаешь, что не сбежишь и будешь слушаться? – На меня поднялись распухшие от слез глаза.

– Да сто раз уже обещал! – надулся я.

– А ты еще пообещай!

– Да обещаю, обещаю! Мам, только можешь рассказать мне кое-что?

– Что, дорогой? – Она поднялась и взяла меня за руку.

– Что случилось с папой? И откуда взялась бабушка? Ты никогда про них не говорила.

Мама тяжело вздохнула и, глядя куда-то в сторону, выпалила на одном дыхании:

– Папа умер до твоего рождения, и поэтому бабушка не хочет с нами общаться. Она считает, что это я виновата в его гибели.

– Почему?

– Он был военным. А когда узнал, что мы ждем тебя, решил подзаработать и вызвался добровольцем на войну. Он все равно бы поехал, только позже. Кто знает, может, тогда и остался бы жив. – Она всхлипнула. – Он в первый же день подорвался на мине, до твоего рождения было еще полгода.

– Мама, – я чувствовал, что в глазах стоят слезы, – ты очень по нему скучаешь?

– Сначала очень скучала, – серьезно ответила она, все так же не глядя на меня, – но потом появился ты, и я потихоньку стала забывать. Сейчас кажется, что его и не было никогда.

– А бабушка?

– А что бабушка?

– Почему она позвала нас сегодня?

– Не знаю, сынок. Может быть, хотела так вернуть своего сына. Это у меня погиб муж, а у нее – сын, ей куда тяжелее. Если с тобой что-то случится, я этого не переживу.

– Не переживай, мам, – улыбнулся я, – со мной все будет хорошо!

Она только ухмыльнулась в ответ – ведь я очень плохо вру.

Дальше день пошел куда лучше – мы заглянули в несколько торговых центров, перекусили в Макдональдсе возле какого-то бульвара, где в брызгах фонтана резвились дети. Мама предлагала присоединиться, но мне куда приятнее было сидеть на высоком парапете, едва касаясь мысками земли, и наблюдать за ними со стороны. Я жевал чизбургер, запивая молочным коктейлем, и грелся в последних лучах августовского солнца.

Почему-то так получилось, что я очень редко чувствовал себя счастливым – мерзкие болезненные сны, постоянные внутренние нравоучения от учителя, мамины слезы. Все это заставляло каждую секунду ощущать себя гадким и неправильным. Сейчас же мелкие капли летели в лицо, словно теплый дождик, пригревало солнце, и вокруг звучал смех, а внутри меня воцарилась тишина – то ли учитель великодушно устранился, то ли был чем-то занят, но я по-настоящему наслаждался неожиданной свободой. Даже странный визит к бабушке стерся из памяти, и только рыжая девчонка в нескладном платье почему-то не хотела выходить из головы. И чем четче ее образ возникал перед внутреннем взором, тем тише вел себя учитель.