Лобсанг Рампа - Главы Жизни

Заросли высоких сорняков на краю грязного пустыря слегка раскачивались на ветру. По краям тротуара рос дикий щавель с широкими, неровными по краям листьями, и оттуда во мрак темной улицы внимательно вглядывалась пара немигающих зеленых глаз. Медленно и очень осторожно с нечетной стороны улицы появился худой рыжий кот. Он остановился и внимательно понюхал воздух, выискивая в нем запахи других животных. Друзья – у него их не было, ведь коты, которые жили на ЭТОЙ улице, вели полуподпольный образ жизни и на них всегда поднималась рука всякого встреченного ими существа.

Убедившись наконец, что все в порядке, он прошел к центру проезжей части, и, усевшись там, начал тщательно приводить себя в порядок. Застыв с поднятой к небу левой ногой, он долго и терпеливо занимался собой. Он остановился на мгновение, чтобы перевести дыхание, и посмотрел на уходящую вдаль мрачную улицу.

Грязные кирпичные дома из какой-то другой эры. Оборванные занавески на грязных и запыленных окнах с шелушащейся краской и гниющими ставнями. Откуда-то донеслось резкое шипение полусломанного приемника и сразу же смолкло, словно успев лишь выкрикнуть проклятие в адрес тех, кто осуждает громкую музыку.

Кое-где вспыхивали желтым призрачным светом уличные фонари, чудом уцелевшие от камней, которые, забавляясь, постоянно швыряет в них местная детвора. Места, где большинство фонарей было разбито, окружали большие пятна темной тени. Рыжий кот снова занялся своим туалетом, абсолютно равнодушный к отбросам, разбросанным по тротуару. Издалека, из «лучшего» района, доносился приглушенный звук интенсивного дорожного движения, а небо отражало свет множества неоновых огней. Но здесь, на этой улице, все заброшено и мрачно – это улица безнадежности.

Внезапно кот насторожился, поднял уши, направил взгляд во тьму, его мышцы приготовились к моментальной и точной работе. ЧТО-ТО привлекло его внимание. Вскочив на ноги, он издал предупреждающее Ш-Ш-Ш и сразу же скрылся меж двух домов. Еще некоторое время на улице все оставалось как обычно: капризный вопль больного ребенка, мужчина и женщина, спорящие громкими утробными голосами, и отдаленный скрип тормозов, внезапно раздавшийся на одной из соседних улиц.

Наконец донеслись звуки неуверенных, медленных, шаркающих шагов – не пьяного, нет, хотя это было бы вполне нормально для такого района! – но запинающиеся шаги человека в возрасте, шаги того, кто устал от жизни, шаги того, кто все еще хватался за тончайшую ниточку жалкого и неуверенного существования. Шарканье приближалось, слышалось поскрипывание сандалий. Темная бездна мрачной улицы, лишь кое-где освещенная редкими уличными фонарями, почти не просматривалась. По краям освещенных пятен слабо двигались густые тени, появлялись и снова исчезали во тьме.

Как только показалась согнутая фигура человека, послышался свистящий звук астматического дыхания. Внезапно шаги смолкли и раздался хриплый звук тяжелого отхаркивания, сопровождаемый болезненным свистом дыхательного спазма. Затем, после тяжелого вздоха, вновь – звук нетвердых шагов.

Из темноты улицы появилась туманная беловатая тень, которая остановилась у слабо вспыхивающего уличного фонаря. Пожилой человек в грязных белых одеждах и плетеных сандалиях на ногах, наклонившись рассматривал землю прямо у своих ног. Шагнув, он нащупал и поднял сигаретный окурок, валявшийся в сточной канаве. С собой он тащил какую-то ношу, и когда на нее упал свет, стало ясно, что это плакат с грубо выведенными словами: «Покайтесь, покайтесь, близится Второе Пришествие Господа, покайтесь». Распрямляясь, он сделал еще несколько шагов и с болезненным кряхтением спустился на несколько ступеней вниз к полуподвальной квартире.

– Не понимаю, зачем ты этим занимаешься, Берт, на кой тебе это нужно? Над тобой только дети и смеются. Брось все это, а?

– Ох, Мади, мы все чем-нибудь занимаемся. Конечно, я мог бы работать где-нибудь, ну выращивать что-то, ну и что? Ну протянул бы на этом немного дольше.

– Немного – это уже кое-что, Берт, ведь тебе сейчас восемьдесят один, и пора это бросать, говорю тебе, ты же умрешь на улице.

Старая покойницкая неярко освещалась лучами послеполуденного солнца. Свежий лак вернул к жизни ставшую ветхой древесину. Дальше вдоль дороги стояла древняя, серого камня, церковь святой Марии, имевшая вид основательный и благообразный. Массивная, окованная железом дверь в этот час была открыта настежь в ожидании прихожан к вечерней службе. Ввысь несся звон колокола с его извечным призывом:

«Спешите, спешите, не то будет поздно».

Двор храма запечатлел вековую историю: громадные надгробия дней минувших с их архаическими надписями, каменные скульптуры ангелов с распростертыми крыльями. То тут, то там лежали расколотые мраморные колонны, напоминавшие об угасшей в самом расцвете жизни.

Изменчивые лучи света, иногда прорывавшиеся сквозь внезапно затянувшие небо облака, освещали древний храм и оживляли грязные стекла призрачными бликами. Тень от башни, построенной в виде замка, простиралась над могилами тех, кто умер много лет назад.

В этот час в церкви, оживленно разговаривая, начинали собираться люди, одетые в свои лучшие воскресные костюмы. Маленькие дети по пятам следовали за родителями, очень гордые и важные в своих праздничных нарядах и стесняющиеся чисто вымытых лиц. Старый церковный служитель, высохший и малорослый, прежде чем удалиться в прохладный сумрак церкви, беспокойно посмотрел на дорогу.

Из-за каменной стены донесся взрыв смеха, исходящий от Пастора и его приятеля, тоже духовника. Огибая древние надгробия, они шли по особой тропинке, ведущей прямо к ризнице. Вскоре показались дети и жена Пастора, направляющиеся по дороге к главному входу, чтобы смешаться с толпой входящих.

Высоко в воздухе все еще разносился звон колокола, подгоняя опоздавших и упрекая безбожников. Вскоре толпа стала редеть, превратилась в ручеек, который постепенно иссяк. Церковный служитель выглянул снова и, никого больше не видя, притворил главную дверь.

Внутри царила атмосфера доброжелательности и приветливости, обычная для старых храмов любого вероисповедания. Мощные каменные стены возносились вверх и заканчивались массивными перекрытиями. Сквозь запыленные окна лился солнечный свет, покрывая призрачными и изменяющимися узорами бледные лица собравшихся. С хоров доносились успокаивающие напряжение звуки гимна, история которого затерялась во мгле старины. Звук последнего удара колокола все еще разносился эхом по окрестностям, когда дверь тихонько скрипнула и звонари вошли в неф храма, чтобы найти себе места на скамье.