Алексей Ксендзюк - После Кастанеды: дальнейшее исследование

Здесь завершается путь сновидения. Интеграция первого и второго внимания получает свое полное воплощение в способности телепортировать всю целостность энергетического тела. На этом высоком уровне толтекский маг имеет возможность уйти в любой из миров сновидения, не дожидаясь разрушения физического тела. Он становится подлинным трансформантом — существом, радикально изменившим собственную природу. Жизнь и смерть для трансформанта радикально меняют свое содержание и свое качество. Изменение плотных энергетических структур кокона позволяет ему значительно продлить бытие индивидуального осознания в его абсолютной целостности.

Тем не менее такой выход лишь откладывает на неопределенный срок окончательную реализацию — полное воспламенение всех полей осознания и включение третьего внимания. Традиция "новых видящих" утверждает, что третье внимание должно быть достигнуто здесь, в мире повседневного восприятия, а не в мирах сновидения, длительное пребывание в которых делает структуру энергетического тела мага подобной структуре «союзника». По их мнению, качество осознания, приобретаемое в результате такого модуса существования, со временем привязывает мага к избранному миру и лишает свободы.

Третье внимание — апофеоз толтекской дисциплины — является, безусловно, результатом гармонического совершенствования с помощью безупречности, сталкинга, сновидения и намерения. В конце магического пути "людей знания" эти дисциплины сливаются в некое синтетическое целое, формируя особый способ осознания и бытия. Их всесторонняя взаимосвязь становится очевидной, ибо каждый аспект учения постигается благодаря успехам во всех техниках одновременно. Сталкинг способствует сновидению, безупречность — сталкингу, сновидение помогает выявить связь с намерением и т. д. и т. п. В режиме первого внимания мы способны лишь говорить о логических и рациональных связях между ними, их сущностная гармония — вне сферы формального интеллекта. Особенно ярко это демонстрирует техника намеревания, которой посвящена заключительная глава этой книги.

Кастанеда недаром назвал учение дона Хуана "магией бесконечности". Если уж говорить о толтекском пути как о магии (что не совсем точно), то слово «бесконечность» здесь более чем уместно. Все усилия толтекского мага направлены на приближение к подлинной Реальности, к духу, абстрактному и никак не связаны с посюсторонними колдовскими манипуляциями. Бесконечное в картине мира, которую описал Кастанеда, — это "темное море осознания", океан бурлящих энергий, стремящихся реализовать себя определенным образом, Реальность-вне-интерпретации, нагуаль. Этот непостижимый мир движется собственными путями, которые имеют мало общего с путями, придуманными человеком. Дон-хуановский "человек знания" стремится понять Реальность если не разумом (что, судя по всему, невозможно), то чувством, непосредственным восприятием, безмолвным созерцанием. В результате этих поистине космических усилий он сливается с бесконечностью и движется вместе с нею — но куда? Совершенно невольно мы представляем себе некий эволюционирующий механизм и полагаем, что толтеку открываются цели этой эволюции, конечный ее результат, в результате чего его дорога в бесчисленных мирах восприятия обретает смысл — пусть очень сложный, но хотя бы в общих чертах переводимый на язык человеческих понятий. К сожалению или к счастью, дело обстоит иначе. Ожидаемого типа понимания не обретает никто и стремиться к нему бесполезно. Что, например, мы понимаем под эволюцией Вселенной?

Эта привлекательная идея, развитая и взлелеянная прогрессистами Нового Времени, как и большинство человеческих представлений, опирается на концепцию пространственно-временного континуума. Часто она несет в себе устаревшие фантомы вроде евклидового пространства и объективного протекания временных процессов, имеющих линейную природу и одностороннюю направленность. Данная мировоззренческая модель была безоговорочно принята европейской наукой, когда аристотелева логика казалась единственно разумной и, главное, очевидной для естествоиспытателя. Железная причинно-следственная цепь превращала Вселенную в некое подобие постепенно разворачивающейся модели, где каждый эволюционный шаг являлся очередной ступенью в невидимой лестнице, путь по которой каждый миг приближает нас к сияющему вдали Абсолюту, где возможна лишь кратковременная задержка, но ни в коем случае не обращение вспять и не бесконечное топтание на месте. Прогрессизм такого рода и по сей день питает оптимизм ученых, видения новоявленных пророков и смутные надежды всего человеческого рода.

Здравый смысл и позитивистское отношение к познанию не позволяет разумному человеку принимать на веру вдохновляющие декларации эволюционистов. Вера в исключительную роль нашего вида и в его светлое будущее — скорее предмет рассуждений для тех, кто поставил личную веру выше данного им опыта, для социальных утопистов, а также для тех, кто возлагает большие надежды на генетические потенции современного человека.

Нагуализм Кастанеды, хоть это и покажется странным для исследователей мистических учений, — учение во многом позитивистское. Оно не спекулирует на мифах или на утверждениях, которые невозможно ни доказать, ни опровергнуть. Оно не требует слепой веры в свои фундаментальные положения и опирается в основном на эксперимент, на идею самоисследования, а заключения свои описывает часто исключительно с феноменологической точки зрения. Дон Хуан, обращаясь к тем или иным объяснительным моделям, всякий раз подчеркивает их условность, никак не навязывая однозначной и жесткой картины мира. Я хочу еще раз подчеркнуть, что Кастанеда вовсе не полемизирует с прогрессизмом или религиозными идеями — он просто исключает их из сферы анализа, дискуссии и прочей подобной болтовни, в которой очень редко рождается истина. Он честно указывает в своих книгах только на то, что подтверждено его личным опытом, только на те закономерности и психические феномены, которые возможно повторить и попытаться изучить их природу. И даже когда Карлос рассказывает нам миф об Орле, можно заметить, что он вовсе не настаивает на истинности этого знания — он просто информирует читателя о нем, как о некоем атавизме, доставшемся с незапамятных времен в наследство "новым видящим". И сообщает о нем он лишь потому, что данный миф содержит в себе практические указания, которые могут пригодиться современному исследователю в его праксисе.