Лев Шестов - Афины и Иерусалим

Самую оптимистическую, из всех мыслимых, интерпретацию мира, в котором зло есть факт… реальность которого нельзя отрицать (фр.).

Сотворенные ex nihilo [из ничего (лат.)] вещи существуют, и существуют хорошо, поскольку они сотворенные, но в их сущность вписана изменчивость именно потому, что они суть ex nihilo. Если же настаивают на том, что «зло» – это изменение, которому с неотвратимостью подвержена природа, надо понимать, что в таком случае возможность изменения оказывается необходимостью, которую сам Бог не смог бы устранить из сотворенного им, потому что сотворенность есть самая глубокая характеристика самой этой возможности (фр.).

Нет смысла выяснять, способен ли был Бог создать неизменные творения, ибо это было бы гораздо более невозможно, чем создать квадратный круг. Мы видели, что изменчивость столь же присуща природе случайной твари, сколь неподвижность присуща природе необходимого Бытия (фр.).

Как у Спинозы: «Acquiescentia in se ipso ex Ratione oriri potest et ea sola acquiescentia quae ex Ratione oritur, summa est quae dari potest».

Мир, где зло есть факт, реальность которого нельзя отрицать (фр.).

Совершенная безмятежность греческого мира (фр.).

Такие совсем не похожие друг на друга и сходящиеся только в своем преклонении пред бл. Августином историки, как J.Tixeron (Histoire des dogmes, II, 362) и Hamack (III, 216), не могут не отметить в нем: первый – l’habitude de raisonner sa foi [привычка обсуждать свою веру (фр.).], а второй, что у него die moralische Betrachtung der religiösen übergeordnetst, т. е. моральная точка зрения доминирует над религиозной.

«Любовь и ее предмет», «Свобода выбора и христианская свобода», «Закон и христианская моральность» (фр.).

Человеческая любовь… есть только ограниченное причастие к любви, которую Бог питает к самому себе (фр.).

Божье милосердие есть лишь великодушие существа, преизбыточествующая полнота которого любит себя в самой себе и в всевозможных причаствованиях (фр.).

Жильсон (II, 222 и 278) приводит образцы грубых нападок Лютера на Аристотеля. Но не нужно забывать, что Лютер был сыном исходящего средневековья и что средневековые писатели не очень были озабочены изяществом выражений. У Д.Скота, например, мы читаем: «quid Saraceni villissimi porci, Mahometi discipuli, pro suis scripturis allegabunt, expectantes, pro beatitudine quod porcis convenit scil., gulam et coitum» [что сарацины, грязные свиньи, ученики Магомета, опираясь на свои писания, причислят к прекрасному то, что подходит свиньям, то есть обжорство и совокупление (фр.)].

Нужно было дойти до Лютера, чтобы встретить такое сочинение, как «О рабстве воли». Только с Реформацией впервые появилась идея о благодати, спасающей человека, не меняя его, идея праведности, искупающей испорченную природу, не восстанавливая ее (фр.).

Больше которого никто никогда в мире не был (лат.).

Не меняя его, не восстанавливая его (фр.).

Я уже почти решил сжечь все мои бумаги, – писал он Мерсенну. – Признаюсь, что если движение земли ложно, ложны и все основания моей философии (фр.).

Однажды повелел (лат.).

Я почти ничего не презираю (фр.).

Ибо какое средство оставалось бы тогда для различения истинного Бога и ложного бога Зороастра, если бы все зависело от каприза произвольной силы, не имеющей ни правила, ни какой-то позиции в отношении того, что совершается (фр.).

Наша вера должна основываться на разуме, в противном случае, почему стали бы мы предпочитать Библию Корану или древним книгам браминов? (фр.).

Откровение не может идти вразрез с ясной очевидностью разума, так как если даже откровение непосредственно и первоначально, то надо знать с очевидностью, что мы не заблуждаемся, приписывая его Богу (фр.).

Потому-то мне кажется очень странным и то мнение некоторых других философов, которые говорят, что вечные истины метафизики и геометрии, а следовательно, и законы благости, справедливость и совершенства суть лишь действия воли Божией, тогда как мне кажется, что они суть следствия его разумения, которое нисколько не зависит от его воли, точно так же, как и его сущность (фр.).

Свободная причина истин и сущностей (фр.).

Что время разрешит этот замечательный парaдокс (фр.).

Можно ли думать, что удовольствие, обретаемое в сомнении, может иметь такую силу над умным человеком, чтобы оно вызывало у него желание и надежду достигнуть уверенности в том, что два противоречивых положения не могут сосуществовать только потому, что Бог воспретил это, и что тот же Бог мог даровать им возможность всегда сохранять совместное существование? Вот уж поистине парадокс! (фр.).

Древние приписывали причину зла материи, которую они признавали несотворенной и независимой от Бога; но где должны мы, выводящие всякое бытие от Бога, искать источник зла? Ответ состоит в том, что его следует искать в идеальной природе творения, поскольку эта природа содержится в вечных истинах, присущих разуму Бога независимо от его воли (фр.).

Каким образом Августин простил Богу-творцу создание злой материи или хотя бы допущение злой материи, если он нашел ее таковой? (фр.).

Вечные истины – предмет мудрости – более нерушимы, чем Стикс. Сии законы, сей судия не принуждают: они более сильны, потому что убеждают (фр.).

Ленивый разум (лат.).

Вижу лучшее и одобряю, а следую худшему.

Злокозненный бог (лат.).

Необходимость не поддается убеждению.

Судия и глава всех.

Не взыскуй, Господи! с измученного и униженного сердца за те годы жизни, которые я загубил, так как жил в гибели.

Господство… великолепие (нем.).

Ученое незнание.

Основа веры, что Бог принял природу человека. Нет противоречия, если б Бог принял зрак осла. С одинаковым основанием Он может принять образ камня или дерева.

Самодовольство может возникнуть вследствие разума, и только то самодовольство, которое возникает вследствие разума, есть самое высшее, какое только может быть (лат.).

Не все люди создаются одинаково: одним предназначена вечная жизнь, другим вечная гибель (Кальвин).

При определении происхождения и значения наших познаний Deus ex machina есть самое нелепое, что можно избрать: оно помимо порочного круга в заключительном ряду имеет еще тот недостаток, что дает преимущество любой фантазии или набожному или мечтательному умствованию.