Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

Следовательно, правое полушарие развивается и живет за счет чувств и полностью им соответствует. Оно ведает чувствами, взятыми напрокат из другого центра. Оно не рассудочно, то есть не умеет рассуждать, так-как научилось лишь требовать от чувств их переживаний. Правое полушарие не может быть умным, потому что оно разумное. Сейчас мало кто различает ум от разума, а разница здесь большая. В русском народе до сих пор жива пословица: “Ум за разум зашел”. Истинно так. И это выглядит… будто Солнце заходит за горизонт и землю окутывает тьма. Помни, сынок, русский язык изумительно емок и точен — как санскрит.

…В следующий раз, сынок, — и не здесь — мы поработаем с Идой и Пингалой, займемся практикой. Постараемся ввести непокорные потоки в Су-шумну, чтобы организовать новый всемогущий флюид — Познания. Я вижу, ты устремлен, и это похвально. Ты жаждешь получить Знание от Всевышнего Разума, из Хроники Акаши, извне — и это правильно. Но правильно и то, что Знание — в тебе самом, в твоем нераскрывшемся флюиде Познания. Оно ждет тебя, стремится навстречу, воистину так. Прощай, дитя мое, и до встречи”.

19 апреля. Вере Васильевне хуже, слегла. Ничего не ест, тает на глазах. Что делать, что предпринять? Господи, никого у меня на свете. Обрел мать, даже в некотором роде вернул жену, друга, ибо я и капи-тан Максимов одно, одни чувства в нас к этой женщине: и в прошлом, и в настоящем. Я не кому-то, а дневнику своему доверяю и потому могу быть откровенным вполне: не знал я любви, до сих пор не знал, обделен — что делать, и вот затеплилось, просветлело в груди, здесь и капитан сказался, и он “при чем”, потому и дорожу новым чувством, потому и боюсь. Готов ухаживать за Верой Васильевной, делать самую необходимую, прямо скажем, не из приятных работу. Пусть она даже не встает, лежит — только бы жила, дышала, держала в моих ладонях свою маленькую теплую руку.

20 апреля. Решился наконец. Взмолился: Учитель, помоги, спаси! Ведь спас же меня, безнадегу, от страшной болезни. Я не хочу, чтобы она умерла; спаси, Учитель!

Мы были в Пространственной Структуре, какой-то новой на вид — она всегда новая: хрустальный высокий водопад… застывшие потоки воды, а внизу озеро, в кувшинках и лилиях… Мы прогуливались по зеленому бережку, Учитель остановился.

— Послушай, что Я скажу. Человек в Тонком Мире движим мечтой — обрести Способность, Возможность и Умение жить везде, на любых планетарных телах Космоса. Конечно, чаще мечта проще, обыденнее: наработать определенные качества, рассчитаться со старыми кармическими долгами, не делать новых. Таким образом, именно Мечта и являет на Землю Сущность свою в качестве плотного тела.

Человек земной есть не что иное, как Мечта и Воспоминание Опыта реализации этой Мечты. Возвращаясь в Мир Тонкий, человек анализирует проделанную работу: получилось, нет? Теперь подумай, о чем ты просишь сейчас?.. Душа после долгих испытаний устремлена домой, ибо Мир Тонкий есть истинная родина человека. Подумай, если Душа устремлена домой, если она закончила Опыт, разве мы вправе воспрепятствовать ей, насильно удерживать в Третичной Материи?

— Но как же родные, близкие? Ведь они не хотят расставаться?

— Это от неведения, сынок. И от земного эгоизма. Но более всего — от власти Традиций. Ты же знаешь, так называемая смерть есть не что иное, как рождение в иную жизнь. Знаешь и просишь?

— Прости, Учитель. У меня, вероятно, слишком много земного эгоизма. Но она… Вера Васильевна — родится снова?

— Непременно. Однако не очень скоро.

— Когда?

— Моту заверить, вы с Верой Васильевной… хм, разумеется, с ее высшим “Я”, еще встретитесь. Но в новом качестве. Ваши кармические долги оплачены; вы будете работать на благо эволюции просто как “он” и “она”; сказать иначе, как духовные брат и сестра, сотрудники Космоса.

Итак, кармические долги оплачены. Теперь ясно, капитан Максимов торопился на новое рождение именно для того, чтобы развязать остатки узлов, стать свободным. И поручил это дело завершить мне. Ну, конечно, определенно так. Поздравляю, Славик, с почетной миссией! Одно огорчает — я так и не сумел помочь Вере Васильевне. И трудно привыкнуть к мысли, что близок конец ее земного пути.

25 апреля. Странная медитация… Уже как бы и не в прошлое заглянул, а будущее открылось. Определенно, в будущем побывал. Как это Учитель говорил? “Мысль есть Свет, возвращающийся из будущего по внутреннему пространству Материи”. Похоже, я только что вернулся оттуда — из будущего. Не знаю, что и сказать, что подумать. Как будто стра-ницу фантастического романа перевернул. Романа о себе самом. Однако по порядку. Меньше эмоций, надо привыкать к своему странному бытию в трех временах сразу: в настоящем, в прошлом, а вот теперь и в будущем.

…Мы строили избушку в тайге. На крутом склоне горы, в урочище. Внизу склона среди крупных валунов поблескивал ручеек; напротив, по противоположному склону, — нежная зелень берез, осин, островки темной, почти синей хвой. Наш ручеек впадал в довольно большую реку: быструю, горную, и там, за рекой, тоже возвышалась гора. Таким образом, избушка наша была надежно защищена со всех сторон, место выбрали не только красивое, но и глухое, медвежье.

Работали мы вдвоем. Мой напарник Петр Алексеич, сухощавый, жилистый, неутомимый, махал топором, а я ходил у него в подмастерьях, “с прислугой за все”.

— Шабаш! — сказал наконец Петр Алексеич, всаживая топор в бревно. — Понимать должен, парень, я как баклан — заглатываю жратву через каждые два часа.

Да, у него не было желудка, вырезали давно. Знал я и другое: мой напарник перенес сильнейший инфаркт, так что все “при нем” — и инвалидность первой группы, и приговор врачей: не жилец. Но вот он назло всем смертям, наперекор судьбе, обреченности оставил постель и перебрался из города в глушь. Начал ходить, бегать трусцой и, главное, питаться исключительно овощами и травами. И чудо произошло.

И вот он машет в тайге топором, проделывает в сутки до тридцати верст. Это с рюкзаком-то побольше себя, да ещё с двумя пудовыми сумками “для равновесия”, отчего руки во время ходьбу оттянуты до колен… Фантастика! Я задыхаюсь, не могу, пот застит глаза, считаю шаги и думаю, на каком из них упаду, а он, инфарктник, прет себе, ни разу не оглянувшись, пока не приспичит “заглатывать, как баклану”.

…Перекусили; и я за компанию попил чайку.

— Ты не служил? — спросил Петр Алексеич.

— Да нет, не пришлось. Военная кафедра была в институте; лейтенант запаса.

— А мне “повезло”: пять лет на эсминце, тютелька в тютельку. А после — рыбфлот. На эсминце мичманил, на “гражданке” ходил в драконах.

— То есть как в драконах?

— А боцманом. Семь лет рыбу ловил, пока в шестьдесят четвертом не завязал.