Николай Сиянов - Сувенир из Нагуатмы. Триумф Виджл-Воина

— В шестьдесят четвертом? Сколько же тебе, Алексеич, теперь?

— Теперь мне за шестьдесят. В марте был юбилей.

— Надо же… Я думал, нет и пятидесяти.

— Все так думают. Посиди на одних травках да корешках, не таким молодым станешь, — он помолчал, явно настроенный на воспоминания. — Да, завязал накрепко… Бежал от моря, не оглядываясь, через всю страну. Пока сюда не прибежал, на Алтай то есть.

— Что так, Алексеич?

— А то. В такую передрягу попал, до сих пор снится.

— Уж не тонул ли?

— Угадал, парень. Да так тонул, не приведи Бог! Всем экипажем пузыри пускали в Бискае.

— Да ну? На каком? На каком судне, Петр Алексеич? — я так и подался к нему.

— Да был такой… “Альбатрос”. БМРТ, иначе сказать — большой морозильный траулер.

— Не может быть! — вырвалось у меня. — Вот что делается, как мир тесен!..

Теперь и он смотрел на меня с удивлением.

— Почему не может? Я что, вру? Так ведь свидетели есть, многие помнят.

— А кто у вас на “Альбатросе” кэпом был?

— Андрей Максимыч. Такого кэптена не забудешь. Максимов, у меня еще память есть.

Да, чудеса. Его Величество Случай тут как тут. Впрочем, как говорят мудрецы: “Случай есть не что иное, как имя закона, который не распознан”. Имя закона! Мы все участники какой-то игры, по ее условиям сходимся и расходимся. Видно вовсе не случайно свели нас причудливые тропки с Петром Алексеичем!

— Мне эта история с “Альбатросом” знакома, — сказал я. — Я ведь сам — питерский. Расскажи подробнее, Алексеич.

— Даже вспоминать страшно! — признался он. — Почти тридцать лет позади, а все до мелочи перед глазами: палуба дыбом, брашпиль в небо глядит, а корма притопла, туда-сюда ее, прямо жуткую пляску пляшет… А волны! Чуток не рассчитай, мигом слизнет. Многих и унесло, да. На глазах тонут кореша, а помочь не моги. Катерок едва приспустили — в щепки!..

— Когда случилось-то? Летом? Зимой? — Поздней осенью. В тропики спешили погреться. Погрелись… Днем полным ходом шли, а на ночь уже невмоготу; решили лечь носом на волну. Только начали разворот, легли лагом, тут она, дура, и врезала. Волна-убийца, может, слыхал? Рыщут такие по океану, аки лютые волки.

— Так… Начали спускать катер, а он в щепки… Дальше?

— Надувные плоты спасли. Восемь было на борту, все восемь и сработали. Между прочим, мое хозяйство. Без хвастовства скажу: следил крепко. Я порядок люблю. Матросов гонял, конечно, но дело знал, как же. Да-а, теперь и не скажу, что страшнее: на палубе ледяной, вздыбленной цепляться за что ни попадя или с высоты прыгать на плотик. В него угодить надо, в плотик-то, иначе конец. Ну да из чего выбирать?

— И многие… промахнулись?

— Многие. Иной мимо плотика сиганул, а кого просто так смыло… Кэп наш, Максимыч-то, и вовсе не захотел жить. Остался, понимаешь, в каюте. Марконю, значит, радиста то есть, из рубки с матюгами прогнал, велел в плотик, а сам шасть в каюту — да и на ключ. Минут через пять “Альбатрос” плясать перестал, пошел на дно. Мы, кто в плотиках, едва успели отгрести: булькнуло!

Снова это знакомое: булькнуло! Капитан, помнится, в каюте ждал, когда булькнет.

— Славно поболтало нас в плотиках. Не все выдержали: кто от холода загнулся, ведь мокрые все, а кто просто свихнулся… Всю ночь как ваньку-встаньку швыряло, киль с клотиком местами менялись! Галеты, водичка были, конечно, энзэ — опять же, без хвастовства, моя заслуга, следил. А так, кто в чем из каюты выскочил… Да-а, утром спасли. Подтихло малость, французы и подобрали. Спасателей тогда набежало тьма: марконя поработал славно.

— Все же много погибло?

— Много. Больше половины экипажа.

— А что же капитан?

— Да ведь сказал, в каюте остался.

“Да, конечно, — так и подмывало сказать, — капитан, разумеется, остался в каюте. Но с другой стороны, Алексеич, сей момент он, капитан Максимов, как раз пред тобой, правда, в несколько ином качестве; внимательно слушает твой рассказ. Это ты понять сможешь? Вот тебе моя рука, а лучше — объятия; кэп Максимыч перед тобой, собственной персоной, обнимемся, Алексеич? Вспомним старые добрые времена?

Нет, не могу, боязно как-то. Не за себя, понятно. Воскресениями из мертвых не шутят, такое дело. Нет, нет, погожу с признаниями малость, непредсказуемой может оказаться реакция.

— Алексеич, а почему кэп остался в каюте, как думаешь? Может, боялся, спросят за все? Суда боялся?

— Не-е, ничего он не боялся, не из таких. Тут другое. Я ведь видел, Максимыч вместе с нами у плотиков был, готовился к спуску. А тут начали тонуть моряки… одного на глазах смыло, а после — о борт и в лепешку. Не выдержал Максимыч, исчез; принял решение, я так думаю. Суда-то он страшился, а как же… Не людского только, а своего собственного. Вечного ответа перед самим собой — в этом дело.

— А каков он в жизни был, Максимыч-то?.. Ну, как человек?

— Да всякий. Для кого как. Для меня лично… Вот как на духу признаюсь: я таких капитанов не встречал. Золотой кэп, справедливость любил пуще всего. Я с ним рейсов пятнадцать сделал. У меня, видишь ли, земеля, всякое случалось… Характер у меня не мед. Да и это дело любил, — Петр Алексеич щелкнул себя пальцем по кадыку. — Раз мореходку потерял, паспорт моряка. За такое сразу из флота в три шеи. Андрей Максимыч лично по обкомам, по этим самым первым отделам ходил, просил, еле утряс. В другой раз в Галифаксе подрался… Да-а, двое на улице притерли дамочку: сумочку, серьги, брошки с нее потрошат. А народу рядом полно, но все морды воротят: не наше дело! Я не вынес, пожалел дамочку. Вмешался, вишь, ну и сцепились. Всех и замели. Кэп еле из полиции вытащил. А пришли в порт — снова по спецотделам да парткомам нервы трепать. Зачем вмешался в иностранную жизнь, кто просил? Тебя инструктировали, как себя вести за бугром? Так ты что же, умнее всех, сукин сын?! Ну, плохи мои дела, прямо труба, визу вот-вот прихлопнут. Однако снова Максимыч спас, поручился. Разве такое забывается? Так и выручал постоянно, потому как уважал; другого боцмана ему близко не надо! Я, вишь, всю жизнь так: без работы не могу. Судно у меня блестело всегда, как новый полтинничек…

P.S. Задумался сейчас… Сколько я в медитации был? Ну, где-то минут сорок. Причем странная вещь. Во сне я почти всегда сознаю — это сон, так поступать нельзя, а вот так можно. А в медитации — в этом и странность — я не сознаю себя в медитации, я просто считываю события из Хроники Акаши, как они есть; вмешаться, изменить что-либо не в моих силах.

P.P.S. Если я правильно понял и если я сегодня действительно заглянул в будущее, так ярко его просмотрел, значит, впереди меня ждет тайга? Избушка в горах? И там капитан Максимов встретится со своим верным боцманом снова? Очень интересно. Остается маленький вопросик: когда и где они встретятся?